16 мая 2008 12:17
Автор: Евгений Тепляшин (г.Нефтегорск)
На свидание в Сростки
Деревня наша всегда мне казалась привлекательной, какой-то особенной, по-домашнему уютной и приветливой для всех ее обитателей. Только у нас планировка была совсем не сельская, ибо прямые улицы сходились к центру. Там же вечерами обычно собирались сростковские парни и девчата — танцевали под гармошку или патефон, сочиняли друг про друга озорные, заковыристые частушки, водили хороводы. Этот пятачок назывался тырлом. Сколько здесь было разных встреч и расставаний, счастливых признаний и горестных отповедей. Эта территория была стартовой площадкой для многих в дальнейшее супружество или отправной точкой, откуда мы уезжали в неизведанную даль.
Было еще одно особенное место в наших Сростках – это бани. Обычно строились они на отшибе, на межах двух огородов — этим экономили землю и как-то предостерегались от пожаров. В те времена почти все крыши изб, амбаров, сараев были крыты соломой. Достаточно было одной искорки, и тогда не спасала никакая пожарка — две плохонькие лошаденки да одна полурассохшаяся бочка с протухшей водой. Не успевали пожарные доехать до места, а хаты как не бывало. Вот такой случай мне и вспомнился.
...По улице бежали дети и что есть мочи кричали: «Пожар, пожар!». Этот крик всполошил всех — и старых, и малых. Повыскакивали из домов кто в чем, бегут, друг друга спрашивают: «Где горит? Кто горит?» — у каждого в руках ведро, лопат или багор. А вот и погорелица. С распущенными волосами, с обезумевшими глазами бьется в чьих-то сильных мужских руках. «Дети, родненькие мои кровиночки! — кричит она, как раненая птица, — там они, там!» — и рукой показывает на полыхающие в огне постройки. Мы с ужасом наблюдаем за этой страшной картиной.
Тетка Василина падает к ногам того мужчины, который не дал ей кинуться в горящую хатенку. Он с трудом ее поднимает, поправляет ее одежду, успокаивает. Безумным взором мать окидывает пепелище, людей, окруживших ее, вскидывает поседевшую в одночасье голову и молча направляется вдоль улицы. Никто ее не смеет удерживать, и она уходит все дальше и дальше, и только безумный смех оглашает окрестности...
Баня у нас стояла на меже с соседом по огороду, предбанник же был один на двоих. Ох, и любили отец и дядя Петя Погодин посидеть здесь после жаркой баньки, покалякать за шкаликом водки!
В ту пору денег в колхозе не давали, а выпить мужикам с устатку хотелось, потому очень ценилась «драгоценная» влага и расходовалась она чуть ли не по каплям. Водку выливали в чашку, крошили туда хлеб — делали тюрю, ее-то и хлебали, покрякивая и закусывая дымком самокрутки.
Посидят, потолкуют о трудной доле, поздравят друг друга с легким паром и по домам разойдутся.
Все было чин-чинарем, но однажды... Надо сказать, что на огороде у Погодиных росли дыни. Дядя Петя дыни свои обожал и, как только урожай поспевал, мог лакомиться ими, сколько душа запросит. Ну, а нас, мальчишек, с межи шугал так, что даже на свой огород боялись зайти.
Как-то мы пожаловались старшему братану Паньке о том, что Погодин с нашего же огорода нас гоняет — за дыни свои боится. Павел усмехнулся, мол, жадину проучить надо...
Выбрав самую крупную, аккуратно надрезали бок, вынули аппетитный и душистый треугольничек, внутрь насыпали помета и так же аккуратно заделали отверстие. Надо было видеть, как текли у нас с Панькой слюнки, но мы удержались от соблазна, не тронув ни единой погодинской дынешки.
Быстро прошла еще одна рабочая неделя. И вот подошел благословенный для парильщиков, а для нас долгожданный банный день. Отец с дядей Петей напарились до томного состояния и довольные, вывалились в предбанник. Погодин раздобревшим голосом отцу и говорит: «Ну что, Егор Михайлович, сегодня мой черед тебя угощать. А к чарочке подам-ка я дыню. Как янтарь светится — красавица моя!».
Как всегда накрошили хлеба в солдатский, с фронта привезенный котелок, бережно вылили содержимое «чекушки», и стали ложками хлебать свою заветную тюрю. Дядя Петя охнул, извинился, потянулся за припасенной к этому случаю дыней. Подбросил на руке, прислушиваясь к бульканью внутри. «Дубовка! Килограммов на пять будет, — довольно зарокотал дядя Петя. — Эх, и люблю я их, грешник! Страсть как уважаю!».
Взял ножик, но не успел сделать надрез, как дыня вроде бы выдохнула освободившееся внутреннее давление, и развалилась пополам, обдав, новенькие дяди Петины кальсоны зловонной жидкостью.
Утром мать стала будить отца: «Вставай, Егор, посмотри-ка, что делается. Сосед наш баню разбирает... К чему бы это? Вы что, с Петром Андреевичем поссорились что ли?»
Отец посопел сердито, на нас поглядел, а затем весело захохотал: «Да нет, это у нас казус получился. Кто-то из наших сорванцов дыню заминировал — вот и Погодин обиделся. Пойду-ка, посмотрю на его работу».
Подходя к бане, Егор Михайлович приветливо кивнул: «Бог в помощь, Андреич! Ты что, делиться вздумал?». Погодин смутился, начал объяснять, что и воду-то далеко через все огороды приходится носить, и жене несподручно, и колодец уличный ближе...
Ничего на это отец не сказал, а только осенью, когда управились со всеми делами, тоже решил перенести баню во двор. К зиме банька была готова, но это новоселье радости никому не прибавило. Бывшие соседи не встречались и уж не выпивали свой заветный шкалик с тюрей. Так, из-за какой-то дыни распалась дружба отца и дяди Петра.
А потом, уже после войны, случилась более страшная беда после того, как баню перенесли на новое место и котел установили по-новому. Все было бы хорошо, да напросился к нам в баню наш дружок Ваня Пухов…
А было это так. Тетя Катя отправила старшего своего сына Шурку в баню и строго наказала ему, чтобы от Вани ни на шаг не отступал. Обычно мы с ним мылись вдвоем, и я знал, что нельзя его оставлять одного — Иван болел падучей и его часто били припадки. На этот раз Шурка не внял просьбе матери и отправил брата одного, мол, я чуть попозже подойду. Когда Шурка вошел в баню, то увидел голые ноги, которые торчали из котла с горячей водой. Трагическая новость застала меня в армии — об этом письмом сообщил брат Петро.
Война сильно изменила наше село и односельчан. Многие ушли на фронт добровольцами. Воевали на передовой наш отец и двое старших братьев. Дядю Петю Погодина, как тракториста, оставили по броне — кому-то надо было пахать и сеять, убирать хлеб, учить нас, пацанов, хлеборобскому делу.
Я был у него прицепщиком. Однажды в минуты отдыха Погодин со злым смехом спросил: «Так кто же из вас, трех братьев, мне дыню подпортил?». «Панька научил», — признался я, так как не приучен был лукавить и обманывать. Дядя Петя посопел, недовольно проворчал: «А отец-то так вас и не выпорол? Пожалел, значит... А я с тех пор не только есть, смотреть на дыни не могу, даже не сажаю,- горестно признался Погодин и не без досады заключил: — Эх вы, сукины дети!».
На язык я не был остер, но обида комом так сдавила горло, что не выдержал, сказал дяде Пете про наши муки бахчевые, и как мы боялись показываться даже на своей меже.
(Литературная обработка Антониды Бердниковой)
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
[an error occurred while processing this directive]