17 февраля 2009 10:58
Автор: Михаил Толкач (г. Самара)
Чёрные шрамы
Казак
После завтрака Фокин сел за столик, раскрыл толстый блок-нот. У него там был перечень поездок по достопримечательным местам Минераловодской долины.
– Куда сегодня навострил лыжи наш Миклухо-Маклай? – Чиж заглядывал через плечо друга на страницы поминальника.
– Поеду к Лермонтову. Сегодня у меня окно в расписании процедур. Яковлевич, не присоединишься?
– Благодарю, Рэм Карпович. Тут мне многое знакомо. Несколько лет я был корреспондентом газеты «Гудок» на Северном Кавказе. Жил в Орджоникидзе.
– Що ни день, то новость! – Чиж уставился на меня в удивлении, отстраняясь от Фокина. – Так ты – зализничник?! Я им толкую про костыли да подкладки…. Як неучам. А тут оказывается…. Слухай, кем ты был в девках?
– Электромеханик СЦБ.
– Ну, надо же! Жизнь подкидывает штучки.
– Так экскурсоводом? – настаивал Фокин. – Вместе покормим белочек.
– Рад бы, но набор процедур.
– Жаль! – Рэм Карпович насыпал в карман кофты из пакета кедровых орешков. Приложил два пальца к виску. – До побаченья, хлопцы!
– Не рядись в хохлы, кацап! – Чиж подтолкнул его к двери.
Перегнувшись через перила, махал руками уходящему к автобусу Фокину.
– Непоседа! – Чиж всё смотрел вслед Фокину. – Беда сближает людей теснее, чем радость. На «полярке» Рэмштекс был мне настоящим другом. Про таких говорят: «В беде не бросит и много не запросит».
– А мне в нём нравится любопытство…. Да и Таню свою хочет порадовать..
На балконе мы держали две табуретки. И теперь не покинули их. Было солнечно. Тихо. Курортники занимались исполнением назначений медиков.
– Слухай, Якович. Вот приживались мы с Галкой в Надречье. Частенько про Фоку вспоминали. А жизнь наша текла в свободном режиме. Я, большей частью, грелся на солнце, рыбачил на Ипути. А Галина ходила по подругам – почти пять рокив не бачились. На первый звонок из Новозыбкова я не отозвался. Расчёт на «полярке» получили наваристый – сармак имели на пропитание. Успеется подставить шею под ярмо! Мазанка была стародавняя, но нам после лагерных бараков казалась райским приютом. Правда, Галка с завистью поглядывала на соседское подворье. Там хата скатана из крепкого леса. Крыша – под крашеным железом, а дедовская хибарка – соломой. Усадьба обнесена штахетником из сосны. Клуня на задах ухожена. Хозяин был заведующим лесных складов спичечной фабрики.
– Из рублей праведных не отгрохать имение! – отрезвляю жинку. – Рублик тут, рублик там – два рубля. Вот и начало миллиона! Он и на мэнэ положил, было, глаз: «Давай ко мне. Тети-мети у нас не северные, но на кусочек хлеба и вагон масла – обещаю!». А я прикидываю на свой лад. Не за счёт сверхурочных зробыв оцю крепость! Наступит расплата. И мэнэ – туда же? На тюремные нары ложиться….
Травка на берегу Ипути. Утки крякают в заливчике. Вороны галдят на деревьях. Галина укрылась в теньке под дубом, чулок штопает.
– Дядько Антон! Дядько Антон! – соседский мальчишка босиком шпарит к нам. – Бригадир сказал, что вас по линейно-путевой связи командир спрашивал.
Прокричал и убежал на речку. Смотрю, Галина встрепенулась, будто только сейчас вспомнила:
– Табельщица Топтуха утром встретилась. Мол, начальство дистанции тобой интересуется. Какой ты у меня знаменитый, Тоша!
А я кумекаю про себя: «Знаменитый! Сама, небось, нажужжала подругам, а те – своим…». Из разговоров в посёлке, из бесед с Галкой я знал, що на путейском околотке дела – дрекус! Здешний бригадир частенько закладывает за воротник. И ворохнулась у меня тревога: «Сколько времени ни теряй, а годы берут своё. Пробуй, Антон!». Я ведь, Якович, из тех, кто сам не спит и другим не даёт!
«Ты там, Тоша поаккуратнее. Люди говорят, командир – мужик из горячих. Да мы с тобой на Севере бахали не по вербовке», – так она провожала меня на разъезде в ожидании рабочей вертушки.
Контору ПЧ мэни в Новозыбкове показали охотно. Здание из силикатного кирпича. Скворечник над коньком. Крыльцо выскоблено. Рядом – торчком железная скобка: грязь сымать с обуви в непогоду. Мне это глянулось – твёрдая рука у командира! Перед дверью с табличкой «Начальник 12-й дистанции пути» одёрнул пиджачок, оглянул ботинки, провёл ладонями по складкам отутюженных брюк. Толкнул дверь, ободряя себя: «Будь смелее, Антон, скорее повесят!». В узкой комнатке хмурая женщина сидела за пишущей машинкой. Подняла очки с переносья: «Чего тебе?» – «Мне б к начальнику» – «Зачем?» – «Могу сказать только ему…». У меня первые пузырьки от кипятка под ложечкой. «Товарищ Нехай занят. Если насчёт работы, иди в кадры». Очки на месте. Глаза на клавиши…. Вышел в коридор, ищу «кадры», а злость закипает. Галка дома, колы рассказал о своих первых шагах в конторе ПЧ, посмеялась: «А ты чего ждал? – Ах, товарищ Чиж! – и бегом за пряниками, чтобы угостить его величество?».
В комнате «кадры» – человек с узенькими плечами и сверлящими глазками под очками. Нос остренький, як у аиста клюв, и чуток красненький. «Клюкают «кадры» – мелькнуло в уме. Одет в форму с погонами белого цвета, и на них рядком – махусенькие звёздочки. Мне почему-то стало весело. «По Чижу не соскучились?» – и сел на пустой стул перед носатеньким.
«Кадры» от неожиданности сдёрнули очки, прищурились. Тонкие губы растянулись червячками. «Здравствуйте, Антон Митрофанович! – пискуном открылся он. – Пошли к командиру». Коротышка. Сапоги солдатские. На брюках зелёный кант.
«Товарищ Нехай занят! – остановила нас смурая секретарша. – К нему зашёл замполит. Там дорожный мастер Бабич. Вы, товарищ Архипов, зайдите. А ты посиди тут».
«Кадры» скрылись за дверью, забыв притворить их. Из кабинета доносился густой бас: «Мне не надо оправданий, товарищ Бабич! Ты наведи порядок на околотке. Я не Иисус Христос, а ты не апостол! Тары-бары разводить – время терять! Предупреждаю, Бабич! Май на носу, а у тебя – разлюли-малина! Замполит, у тебя есть, что к нему? Нет? Свободен. У тебя что, Архипов?». Писклявый голос «кадров»: «Приехал Чиж из Надречья» – «Так что же ты его держишь в предбаннике?!». Дверь распахнулась, пропуская железнодорожника с седой головой и папкой под мышкой. А за ним чубатый – сам Нехай с улыбкой.
– Наконец-то изволили! – и широким жестом властелина пригласил в кабинет. Пожал руку. Усадил на диван. От него несло папиросным дымом. Он оглядел меня с ног до головы. Ушёл за свой рабочий стол. Отодвинул на край бумаги, телефон. Отобрал папку с тесёмками, развязал их. Листал бумажки. Пробегал глазами текст.
Архипов сидел на скамейке у стены. Замполит – лысый мужик в штатском костюме с орденскими планками на груди, пытливо смотрел на меня. А я уже завёлся на полный оборот.
– Нравлюсь?
Замполит дёрнул головой и как припечатал:
– Ты не невеста, Чиж! А я – не жених! Не советую задираться с первых шагов.
– Так точно! – я встал, руки по швам. – Статья пятьдесят восьмая прим четыре, гражданин начальник!
– Это что, пароль такой! – оторвал глаза от бумаг Нехай. – Значит, казак из «Полисской сичи»? – и опять придирчиво оглянул меня. – Успел цапнуться с замполитом?..
– Не приучен спускать пугающим!
– Нм-м, да-а! – протянул Нехай, переглядываясь с Архиповым.
… И ещё удивление, Якович, одет он был, как для парада. Гимнастёрка с белым подворотничком. Широкий офицерский ремень. На пятиконечной звезде пряжки из жёлтого металла луч солнца посверкивал. На цветной подвеске – «Отечественная война». Я отбахал перед посадкой два года в железнодорожном полку и награды умел отличать. Такие ордена, как у Нехая, делали с подвеской, но в боевой обстановке она отрывалась от колодки. Стали выпускать на гайке. Выходило, Нехая наградили в самом начале Отечественной. Уважение моё к нему росло с каждым открытием. В углу кабинета простая вешалка. На ней серая шинель. На полочке сверху – кубанка с красным верхом. Путейский шаблон прижат к стенке.
– Насмотрелись друг на дружку? – басовито повёл речь командир, то и дело, трогая кончики чёрных усов. – Значит, знаком с «Полесской сичью»? Мы с ней цокнулись лоб об лоб под Сарнами. Бульбаши на поверку жидковатыми оказались. Слабаки на утерпку….
… – Антон Митрофанович, вот тебя удивило, что Нехай был в военном, – прервал я Чижа. – Я после демобилизации четыре года носил армейское. Даже, когда был инструктором обкома партии. Удобно. Практично. Не броско. Да и переобмундироваться не на что было….
– Ну-у, письменик! – Чиж всплеснул руками. – Ты у власти грелся? Тепло было?
– Я всю войну по развалинам шёл. Грелся больше у костров.
– Не серчай, друже. Слухай дальше, – Чиж прихмурился, наморщил лоб, наклонился к перилам. – Нехай в Новозыбкове считал себя командиром отряда, яким був в партизанском соединении Сидора Ковпака. Шорох наводил по немецким тылам. От Сум дл Карпат гоняли тыловых фашистов.
– Что, грамодяне, подходит Чиж нам? – Нехай обвёл взглядом своих помощников. – Не обсевком был и на Севере. Вы читали документы….
– Как горком партии, – пискнули «кадры». – Сам знаешь, командир, биография….
Мэнэ ещё отрезвило: «Причём тут горком?». Я ведь не знал, що должности – под партийным контролем. Понимаешь, Якович, сидел во мне ещё зек с «полярки». Приплюснули тюрьма да лагерный режим. Годы гнули к долу. Да ещё лысый замполит, как удавкой, подкинул вопрос: «Сколько тебе тогда отмерил трибунал?» – «Гляньте в папку!» – огрызнулся я. бунтовала моя натура, як тот кипяток, що закипал и брызгался из-под крышки. «Горком… трибунал… – Нехай пристукнул кулаком по папке. – А мы зачем тут посажены? Блох ловить да мух давить? Решим так. Возвращайся, товарищ Чиж, в Надречье. Выбери часок-другой, да прошагай по бригадному участку, как разведчик. Посоветуйся с Галиной Осиповной. Она умная женщина. Мы с ней в одну школу бегали. Она сперва – пионервожатой, а я – в комсомоле. Привет передай ей. Как будет время, загляну к вам. Повидаемся….
В Надречье я вернулся в расхристанных чувствах. И хотелось испробовать себя на воле в лямке бригадира, и больно задел недоверчивый замполит. Шибко бдительный! Да ещё горком…. Подумалось, не податься ли к соседу на его базу? У развилки дорог возле разъезда постоял. Выцелил вдали нашу мазанку – дымок вился из трубы. Рисовался и тополь с остатками гнездовий ворон. А на маковке – аист – ратник на часах!
Галина горела нетерпением. Пока я ехал из Новозыбкова, по линейно-путевой связи стукнули: «Командир отпустил его домой!». Усадила за стол. В мисочку – жареной картошки со шкварками.
– Сговорились? – присела рядом и руку – на плечо.
– Думать треба.
– Надо, Тоша, обживаться. Пускать корни в вольной жизни. Мы же не кукушки без жилья….
А я и сам бачив, що родня Галки молча намекает: мол, дорогие гости, не надоели ли вам хозяева? Племянник жениться собрался….
Посумерничали на пороге мазанки. Послушали соловья, що распевал в зарослях над Ипутью. Тут и передал привет от Нехая.
– Мишка-дылда?! – Галка в волнении затеребила свои волосы, поднялась с крыльца. – Это же наш командир! По лесам с ним не ходила. В Злынке за немцами следила. За железной дорогой. За сведениями прибегал Гошка Архипов. В отряде Нехая он маршрутным разведчиком был. Писклявый такой, а смелый, чертяка! И здешний Зубок из отряда.
Я слушал жену с открытым ртом. Мы с Галкой вместе не первый год. Ни словечком не обмолвилась.
– А чего говорить? Тряслась от страха, как та мышь. Всё геройство. Доси поминаю добром горожан: не выдали немцам! Знали меня, как комсомольскую заводилу. Лишь словечко – и я висела бы на перекладине, как Зоя Космодемьянская….
Обнял я свою голубку. Поцеловал. А она – деловито:
– Ехай, Тоша, к Нехаю, бери в свои руки бригаду. Я знаю, наведёшь порядок!
… – А её наградили за подпольную работу? – спросил я Чижа.
– По совокупности – восемь лет Крайнего Севера! Загадыва-ла, мол, к шестидесятилетию Революции вспомнят. Фигушки с маслом! Если раньше вешали пособничество фашистам, то теперь у неё за плечами – пятьдесят восьмая статья УК РСФСР. Это тавро несмываемое.
– Всё не решаюсь спросить тебя, Антон Митрофанович, шрам на подбородке…
– Ждёшь байку, як мэнэ дубасили на допросах? – Чиж с хитринкой перебил меня. – Лупцевали – это известно. Ваш брат гору написал про цэ. Коваными сапогами глушили. Теперь это в моде – пужать до жути НКВД. Били и гнушались, любого спросите, кто побывал в молотилке до суда. Это было. А после приговора мы – ценность. Лагерные служаки бережливы. У них строгая бухгалтерия. Доставить зека, скажем, в Воркуту или на «полярку» – сармак немалый. На Крайний Север завоз этапов сезонный. Только в тёплую пору по рекам. А от Воркуты – пёхом…. Не-е-е, нас ценили не потому, що жалели. Расчёт! «Контингент» – это кошт.
– Вот слушаю вас с Фокиным про то драматическое время арестов и расправ, и невольно напрашивается мысль: не сглаживаете ли вы острые углы? Не лакируете ли трагедию народа? Вы, отбухавшие не один год на каторжной «полярке», не стыкуется вроде….
– Вам, письменникам, абы покруче сочинить, щоб кровь застывала в жилах. Напечатано много неправды! На самом деле, Якович, время арестованного делится на две части. Первая – арест и допрос. Выбивание признания вины. Тут пинки. Удары под дых. Вливали воду в нос – дыхание в стопе! На допросной части больше всего гибло людей. И физически, и морально. На мордобойной линии отрабатывали своё мордовороты. Садисты танцевали на правых и неправых жертвах. Их задача, как я понимаю, довести арестанта до «тройки», до особого совещания или трибунала. Вынесен приговор – зек переходит по эстафете к другим, тоже не ангелам. Пересылка. Этап. Не искалечили бандиты – выжил! Наступает облегчение – зона. Конечно, не рай. Но ты уже – ценность. Тебя нужно кормить, одевать, обогревать, лечить, везти на край обжитости – считай, бухгалтер! Пропал человек из «контингента» – отчитайся, бобик! На него потрачены рубли, как аванс перед работой. На потерянного был составлен план в объёмах и по срокам.
Не скажу за остальные лагеря, наверное, там и царило то, о чём писали Солженицын да Шаламов. Слышал об этом в Воркуте от блатных. На подневольном железнодорожном строительстве зек был кадром. Свой устав, свои традиции. В большинстве там были специалисты. Само собой, охрана, шмоны, собаки, проверки. Это – режим ведомства НКВД. Но первое – план и сроки. Качество и точность. Спрос с чинариков исправительного ведомства. В тяжком труде варишься, как бульба в казане. На наши зоны блатяков да рецидивистов-уркаганов не гнали, собирали спецов.
Представляешь, Якович, везут нашего брата из центральной России, положим, в Воркуту. Это не копеечка! Ну-к, этот зек заболел или его покалечили цуцики. А его труд уже заложен в план. Рвутся сроки. Нашли вину надзора – на ковёр! Как теперь говорят, на локальную войну! Там не только стреляют. Но и подстреливают. Чинарик бережёт заключённого. Сплавляли этапы по Оби и Иртышу на «полярку». Лёд, пурга, морозы – нет притока «контингента». Определённые объёмы и сроки – отдай! Если не беречь зека, кто выдаст кубики грунта или пикет колеи?.. Конечно, на золоте или на угле – грузи больше, кидай дальше. Там черновая работа. На лесоповале – похоже. На «железке» отчёт особый. Тут и технический отдел – «вольняшки» вперемешку с наёмным людом. На прокладке тяп-ляп не пройдёт. Потому на «полярке» многое зависело от тебя лично. Тут был режим труда. Начальник стройки 501, полковник Барабанов, отдай столько-то метров или пикетов к такому-то сроку. Потому он ввёл прогрессивку с сокращением сроков. Если ты – ударник! Некоторые на зачётных процентах убавляли себе пребывание в лагере. Не ленись – сокращай свой срок по льготе. Это не подгоняловка: давай-давай! Жило желание скорее оказаться на той стороне «колючки», умотать на материк.
Отсюда единение: ты нам – свои руки и спину в мыле, а мы тебе – досрочную свободу!
Чиж погладил свой подбородок, потёр заметный шрам.
– Не повезло тебе, Якович. Немае жареного. Просто, як чёрствый хлеб с засохшей коркой.
– Ушёл ты от ответа насчёт шрама, Антон Митрофанович.
– Ясно помнится гарное. А это…. Раны на мирном фронте, – Чиж скривился, явно не хотелось ему откровенничать. – Только из уважения к тоби…. В бараке, колы я був в штате Воркутлага, держали одну шпану. И паханы, и воры в законе, и рядовые шавки из бандитского мира. Замахнулся на меня урка…. Я отказался давать в их общак. Решили проучить меня. Наскок я отбил. Тогда он на меня с заточкой. Железный прут с острым концом. Паразит, чиркнул по подбородку. Я ударил ногой снизу по его руке. Заточка вырвалась со свистом и воткнулась в потолок. А у меня кровь…. Я добежал до двери…. Ну, ладно. Тот урка долго не прожил – вокруг зоны зыбуны да мшары…. Ханул мужик…. Я из таких, що помнят добро, но и зло не забывают….
Наш разговор прервал Фокин. В руках держал письмо. Торопливо посыпал словами об удаче на Лермонтовских местах. И про Машук, и про знак, где была дуэль. Видел он и полёты с горы Юта – дельтапланеристы соревновались…. А сам распечатывал конверт: весточка из Салехарда!
– Що там, на «полярке»? – Чиж напялил халат, закрывая балконную дверь (потянуло сквозняком). – Що там Сима?
– Сима шлёт всем вам привет и пожелание набрать здоровья.
– Здоровье в порядке – спасибо физзарядке! – Чиж размахивал руками. – Ещё що?
– Таню мобилизнули в фольклорную экспедицию. Поехала к селькупам по берегам Таза.
– Ходим, Яковлевич, на полдник. Пусть Рэмштекс дочитывает письмо один…. Хай живе та пасется, казав рыбак, кидая щуку на горячую сковородку. Отпиши Симе, що здоровье у нас в порядке….
Вернулись в палату, а Фокин всё ещё перечитывал письмо.
– Рэмштекс, чай остынет! – оторвал его от чтения Чиж. – Бегом, пока не закрыли лавочку!
– Якович, прошвырнёмся по природе! – Антон Митрофанович махнул рукой в сторону улицы. – Утрясём полдник? Га?
И мы с ним обошли основной корпус санатория. Чиж вернулся к поре своего. трудоустройства в Надречье.
… Выбрал я погожий день, нарядился, будто на рыбалку. Прогулялся по километрам бригадного участка. Пустил в оборот свой опыт, оценивая колею. Просадки, стыки не разогнаны, трава меж шпалами. На откосах трава сохлая. Чуть искра – пожар. А рядом – щиты для борьбы со снегом. Становилось понятным недовольство Нехая. Утром задержался возле бригадного гаража. Разнобойно подходили рабочие. Жили они почти все в отдалении от «чугунки». Ветром наносило от них хмельным перегаром. Сельпо торговало «Солнцедаром» без перебоя. Возле путейской казармы – усадьба тайной шинкарки: самопал подешевле в любое время суток!
– Вот с таким набором в уме я поехал в Новозыбков. Секретарша без слов допустила к начальнику. Як и в первый раз – трое. Уставились на меня выжидающе. Первым заговорил Нехай.
– Если начистоту, товарищ Чиж, бригада не самая передовая. Участок запущен до крайности, – Нехай взглянул на кадровика и замполита, будто бы они виновны. – Стерпишь, гайдамак, атаманом назначу!
– Начистоту если, постараюсь…. Но, начальник, я не сахар, сразу говорю. Могут и пищать, если прижму.
– Ты не сахар, а я не мёд! – туго усмехнулся Нехай. – Та бригада – во, где у меня! – он чиркнул себя по горлу, натопорщил свои чёрные усы. – Постарайся, казак!
– За свою жизнь мне довелось дважды занимать должность бригадира пути. После войны под Сарнами. А в зоне – на 501-й стройке.
Нехай перебил меня:
– В этой папке записано!
– И там, и на Севере не терпел тяп-ляп. На «полярке» не смухлюешь. Насыпное полотно. По бокам – мшары. Сторож с автоматом и собакой. Если что – чик! Поминай, як звалы! И присыпать не потрудятся. Плутовство в открытую – ни-ни! Тут тоби сразу и прокурор, и суд – тундра! Приют и покровитель! Там самые отчаянные присмирели. На такой дисциплине держали меня….
И замполит, и Архипов слухали мэнэ – рты нараспашку. Нехай похмыкивал, поглядывал на ручные часы.
– У нас не зона, товарищ Чиж, – опомнился замполит. – На воспитание надо нажимать….
– Георгий, пиши приказ: назначить Антона Митрофановича Чижа бригадиром пути с окладом по штатному расписанию.
– Врио? – Архипов чирикал что-то в блокноте. – Горком…
– Я говорил с первым! – не дав «кадрам» закончить, баснул Нехай. Добавил с нажимом. – Никаких «временно»!
– Терпели бригадира, пока я приеду? – бухнул я сдуру.
– М-мда, ты не сахар! – Нехай скубнул себя за ус.
– Выходит, на живое место? – не унимался я, глядя прямо на Нехая.
– Не считай, казак, нас за придурков! – он опять тронул ручные часы, а потом вдруг подмигнул Архипову. – У нас своя метода. Надо убрать негодного, а у него трудовая книжка чистая. Профсоюз – на дыбки! Двигаем такого на повышение, а чаще всего шлём на курсы. Теперешний бригадир едет в Гомель пополнять знания. Ясно? Вопросы есть?
– С жильём устроить бы. Пока мы с Галиной – в примаках.
– Кадры, твоя забота! Отдельную комнату в казарме. Передай Бабичу мой приказ. Если всё – шаблон в руки и по коням!
– А у меня – кобыла, Михаил Иванович! – лапнул меня чёрт за язык.
– Седлай кобылу, если хочешь стать атаманом! – Нехай вышел из-за стола. Хромовые сапоги – зеркало! Поскрипывают с каждым шагом. У нас, в Немовичах, сапожники подкладывали по заказу под подошву берестяную пластинку. Для скрипа – шик!
– Мне на комиссионный осмотр станции, – он обернулся к замполиту. – Ты, Картузов, с ним в горком. Там уже знают моё мнение.
Из конторы ПЧ отправились втроём. Шли аллеей, и слышно было, как свежие листочки будто переговаривались под весенним солнцем. Голуби купались в лужах, совсем не пугаясь прохожих. Встряхивались – капли искорками отлетали в стороны. Вороны громко рядились на деревьях, стараясь занять удобные гнёзда.
– Вы, товарищ Чиж, сдерживайте свою натуру, – бурчал Картузов, то и дело поправляя кепку на лысой голове. Нос с горбинкой торчал гнутым гвоздём на веснушчатом лице. – Горком партии не для шуточек, должны понимать….
– Побачимо, чому кум удавился! – распахнул я свою душегрейку и посвистывал ободрённый встречей с Нехаем. Ну, лёг он мне на сердце! – Весна кругом, чому не пожартувать?
Кадровик помалкивал, прижимая под мышкой тощий портфельчик.
Сперва меня повели в инструкторскую. За столом – женщина в полувоенной форме. Через плечо – портупея. Гимнастёрка – под ремнём с крупной пряжкой. Пострижена «под горшок». Глаза пугающие. Приняв от Архипова бумагу, скоренько пробежала её глазами и прокуренным голосом бросила:
– Пошли к первому!
Прибранный коридор с диванами для посетителей. Аккуратные таблички на стенах. Торжественная тишина – ни шороха, ни звука. Пухлые двери в приёмную секретарей под дерматином, перекрещенным тёмными полосками, утыканными блестящими кнопками. Всё это так придавило меня, що я присмирел.
– Можно, Сергей Титович? – инструкторша несмело отворила дверь.
– Заходите, Варвара Александровна, – навстречу к двери шёл мужчина лет сорока. Копна светлых волос на голове, будто специально, освещала лицо, тронутое первым загаром. – Рассаживайтесь, товарищи.
Мы разместились за приставным длинным столом, покрытым зелёным сукном. Секретарь осмыкнул тёмный пиджак с орденом Красной Звезды, внимательно посмотрел на меня. У меня кольнуло под ложечкой: «Накопали какую-нибудь зацепку, чтобы дать от ворот поворот». И моё весеннее настроение стало гаснуть. Совершенно неожиданно Сергей Титович засмеялся. Глазки его утонули в припухлых щеках. Открылись до удивления белые зубы.
– Хлопец, как хлопец! А наговорили, Бог знает чего: бандит, бендеровец.
Я тогда ещё не знал, що его тёща робит табельщицей на околотке. Она и мекнула зятьку про меня.
Секретарь сел рядом со мной на стул. Ударило в нос запахом одеколона.
– Наша Чемезова не связала бы свою жизнь, абы с кем.
Он бегло прочитал справку, которую передала ему Варвара Александровна.
– Знающие люди составили! – положил руку мне на плечо. – Не будем кривить душой: лямка там бурлацкая. Поправлять придётся вам, Антон Митрофанович. Это, наверное, говорил и командир….
– Моральный настрой в бригаде желает оздоровления, – Карузов смиренно глянул на Первого.
– Настрой настроем! – секретарь хмурил широкие брови. Везём людей в поездах, считай, по живульке.
– Как вы верно подметили, Сергей Титович! – пискнул Архипов, нервно двигая по сукну портфельчик.
– Бригадирство не сулит вам, товарищ Чиж, аплодисментов. Вы готовы к чёрствым будням?
– Так я с малолетства чёрствым давлюсь: белые булки – всё мимо да мимо. И заранее скажу: не терплю вороносчётчиков!
– Аистов уважаете, Антон Митрофанович?
«Разведка доложила точно», – мелькнула у меня мысль.
– Тут вы в десятку. Они мне родину напоминают. Хоть там ещё мальцом макухой давился, а маты частенько ласкала задницу ремнём. А всё ж не забывается, где бегал босиком по росе….
Смотрю, секретарь перечитывает справку. Картузов скривил тонкие губы, не иначе – лимоном угостился. На щеках высветились рыжеватые веснушки, и белёсые брови задёргались. Архипов покусывал губы, изучая тёмные пятна на скатерти. Инструкторша съедала меня жёсткими глазами. Прошипела:
– А вы, Чиж, фрукт!
– Несъедобный! – ляпнул я, осмелев от внимания Сергея Титовича.
– А на рыбалку ходите, казак? – секретарь держал в руке бумагу. Как я догадывался, в ней расписана моя житуха. Без КГБ не обошлось! Мирный тон разговора грел мне душу….
– Косому на пропитание иногда приношу. Кот у нас приблудный….
– На Ипути есть заливчик – щурята любят его. Греются на солнышке, почти сверху воды. Бывало, мы с ребятами тихохонько подведём решето, а рыбка – мигом вниз. Не зевай! Подхватывай решето, хватай добычу, пока щурята не выпрыгнули в воду, – Сергей Титович потирал ладони.
– Я удочкой…. Сердце ёкнет, если поплавок нырнул….
– На повороте к Злынке есть ямка, – секретарь продолжал оживлённо, солнце подсвечивало его белесую голову, и слова светлые. – Закидушку с лягушкой на трехгранном крючке – на ночь. Один раз пудового сома еле выволокли на берег.
– Так что с Чижом? – напомнил о себе Архипов.
– А чего с ним? – Сергей Титович погасил на своём лице светлость и делово кинул собравшимся. – «Полярку» мужик от-страдал. Личное горе в Немовичах – справился, как полагается сильному человеку.
А я смотрю на него и смекаю: «Поработали знающие люди!»
– По биографии вопросов нет, Сергей Титович? – уточнил Картузов.
– Качество биографии, мне так кажется, нужно рассматривать через призму дел. Товарищ Чиж – тёртый калач. В буре устоял. Поставит на ноги бригаду – вся биография, товарищ замполит. Договорились обо всём? – секретарь встал, и мы поднялись. – А в остальном, как говорят украинцы: не вмер Данила, его болячка задавила! Так, казак? – и приветливо посмотрел на мэнэ: в горле запершило, и по душе мёд прокатился.
– Приезжайте в Надречье, покажете омут с сомами! – растроганно пригласил я.
– Давайте вашу руку, товарищ бригадир! – он по-мальчишески подмигнул. – Удачи вам, Антон Митрофанович. При случае и сомами займёмся.
Дома я пересказал Галке беседы у Нехая и в горкоме партии. А она, як та дивчина, которую просватали, давай просвещать мэнэ.
– Мы тут все однокашники: и Мишка Нехай, и Гошка Архипов, и Сёмка Картузов. Серёжка учился после нас,– Галка расхохоталась. – Сёмка ухлёстывал за мной. Мне он не нравился. Веснушки. Как мел, брови. Он был для нас «Рыжик-пыжик». А Варька ревновала меня к Сёмке. Смехота! Мне глянулся Мишка. Да не смотри на меня сычом, Тошка! Если бы молодость знала, а старость могла…. Мишку Нехая в школе звали «Старик». Он был старше нас года на два. В Надречье он прибился откуда-то с запада. Жил в фабричном общежитии. Он не откровенничал. В комсомоле дельно вёл себя. Носились слухи, будто бы он и при панском строе в Западной Украине был подпольщиком…. Раскидала нас жизнь, Тоша, – она положила голову мне на плечо.
Галина – цэ мэни подарок судьбы! Тогда она всё повторяла: «Если бы молодость знала…. Если бы молодость знала…».
С тем и легли спать. Да не шёл ко мне сон. Осторожно, чтобы не потревожить Галку, вышел на крыльцо. В уме вертелось: «Если бы молодость знала…». Сижу на приступочке, а эти слова Галки, як ти мухи вокруг мёда, вьются неотвязно…. «Если бы молодость знала…».
… Антон ходил в деревенскую школу. С Юрием Боярчуком провожали с занятий соседскую девчонку Ганку Сердюк. Дорогу выбирали по колее, считая шпалы. Ганка считала костыли…. Сбивались со счёта. Начинали по-новому.
– Батько Ганки служил лесником на кордоне. В своей хате, в Немовичах, бывал редко. Дочку оставлял под присмотром хворой жены. В старших классах ребята мечтали учиться дальше. Ганка хотела стать учительницей. Собирались окончить гимназию в Сарнах. А мне с детства нравилась форма железнодорожников. Блестящие пуговицы. Значки на петлицах. Юрка хмыкал неопределённо: «Треба думать про Украину!». Это у него от отца. Тот ругал панскую власть. И Ганка соглашалась с Юркой: «Родину треба беречь!».
Я втюрился в Ганку по уши. Дышать без неё не мог, Якович.
Вернусь из школы. А перед глазами – она. Её очи, як два голубых озерка. Так и мучил себя. Так и шло время.
В начале лета 1941 года фашисты пошли войной на Советский Союз. Всё это ты знаешь, Якович, без моих балачек.
Старших заставляли работать на рейх, а тех, кто помоложе, увозили в Германию. Батько взял пляшку с первачом и пошёл к дорожному мастеру с мольбой: «Держи моего сына на пути!». Железнодорожникам немцы выдавали ауйсвейс – удостоверение. Таких не гнали в дойчланд. Все годы оккупации был я в путейской бригаде. Подучился ремеслу. Мозоли на ладонях затвердели. Батько радовался: «Не пустоцветом растёт сынок!».
Фашистов прогнали. Советская власть возвращала свои порядки, которые были незадолго перед войной. Батьку призвали в трудовую армию. Антон уже знал азы путейского дела. Его отправили в Сарны учиться на бригадира. Маты удивлялась: бесплатно! При панах треба было за ученье платить злотыми. Антон вернулся в Немовичи на околоток. Вскоре его назначили бригадиром. Выдали форму. Под его началом – путейцы, гараж с инструментом. Батьку по возрасту отпустили домой. Нанялся опять в каменоломы. Карьер власть отобрала у Боровца. Рабочие сами выбрали себе начальника. Тарас Боровец набрал себе сто-ронников «Единой та незалежной Краины» и обосновался в глухих лесах в пойме речки Случь. В народе их стали звать «буль-бовцами»….
Однажды на выгоне Антона встретил Юрко. «Где пропадал?» – Антон спрашивал дружелюбно, как друга детства. «Не всем же подлизываться к москалям!» – взъершился Юрко. «Работаю. Деньги платят. Вот бригадиром назначили…». – «И тебе по душе новые законы?». Антон сперва не понял, о чём ведёт речь Боярчук. «Знаешь, Юрка, я признаю один закон – природный». – «Оцэ як?» – насторожился парень. «Тяга мужчины к женщине, щоб продолжать род свой». – «А украинские законы?».
– Тоди я ему толковал о людской любви и согласии, чтобы без войн. «Тяга к Ганке?» – зло спросил он. «А нам ты будешь помогать?» – «Кому вам?». Я уже слышал о «неслухах», скрывавшихся от Советской власти. «Атаман Стальной приказал мэнэ спытать тебя об этом». – «У меня хворая маты и сестра мала». – «Ну, гляди, Антон! И о Ганке забудь!».
Не простились. Не обмолвились дружеским словом, будто и не знали николы друг друга….
А с Ганкой мы встречались. Она часто уходила к отцу на кордон. Собирала ягоды. Сушила грибы. Рвала орехи. На кордоне встречалась и с Юркой. Он просвещал её: «Немцы побывали и ушли. А мы, щирые грамодяне своей неньки-Краины, наведём тут порядок! Без ляхов. Без кацапов. Без Советов. Иди к нам в курень!».
Ганка потом со смехом рассказывала мне об этих пропове-дях. И хмурилась: её отец не перечил Юрке. Он знал схроны «бульбовцев». Встречался на их тайных тропах. Она боялась: дознается власть, отправят в Сибирь. Я не открыл ей, что виделся с атаманом Стальным, о том, как он расправился с милиционером. Я щадил её чувства. Я боготворил её. Мог разбиться в лепёшку за её счастье, Якович! Кажут, що любящая женщина – царица. А влюблённый мужчина – раб. Я был раб Ганки….
Чиж охватил ладонями голову, раскачивался из стороны в сторону, будто в тяжёлом хмелю. И с надрывом, нараспев затянул:
– Белые крылья, белые крылья – полёт неземной.
Ах, как мы любили, как мы любили друг друга весной…
– Да не терзай ты себя, Антон Митрофанович. Сам же гово-рил, что минуло – не вернётся. Солнце не встанет на западе….
– Ах, Якович, ничего ты не понимаешь! Я любил её, а её немае! А моё сердце и сегодня ждёт её! – Антон Митрофанович обрушился на свою кровать. Пружины жалобно скрипнули. – Ждёшь, а её немае….
* * *
… Михаил Иванович прикатил в Надречье с первым солнцем. Съёмная дрезина «Пионерка» затормозила возле бригадного гаража. Тут уж затабунился народ. Нехай соскочил на бровку. Хромовые сапоги поблескивали. Синий комбинезон под широким офицерским ремнём. Армейская фуражка чуть-чуть набекрень. Клочок волос свисал из-под неё.
– Помогите скинуть с колеи! – сказал он, направляясь к пу-тейцам.
Мужики дружно подняли машину и опустили на траву под откосом.
– Здравствуйте, товарищи железнодорожники!
Бригада отозвалась разнобойно, в ожидании: а что дальше? Казнит или милует? Нрав Нехая они знали.
– Привет, командир! – вперёд выдвинулся плечистый, в поношенной спецовке, мужчина. От него несло перегаром.
– Здравствуйте, орлы! – Нехай отыскал глазами женщин. – И орлицы!
Смешок прошелестел среди бригадных. Скованность их исчезла.
– СС ты опять бузовал? Нюхнешь с тобой рядом – закусывать тянет! Не покидаешь привычку? – Нехай позвал к себе плечистого. – Ну-у, Зубок! Терпение моё лопнет!
– Пшена забыл пожевать, командир! – Зубок вёл себя, как мне тогда представилось, слишком вольготно, без должного уважения к начальнику.
– Ты, СС, беда на мою голову! И в отряде, и на дистанции. Никак не пойму: ты с роду такой или придуриваешься?
– Во, бляха-муха, а медаль сам вручил.
– Так, Сидор Артемьевич, по доброте своей, как тёзка.
– На подрыв поезда – СС, вперёд. Как медаль – по доброте. Обижаешь, командир.
– С тобой, Зубок, всё! Разминка кончилась! – Михаил Иванович прислонился к стенке гаража. – Антон, Митрофанович, иди сюда!
Я встал рядом с ним. Он прикуривал от зажигалки сигарету. Пыхнул дымом. Баснул приказно:
– Это ваш бригадир! Помогайте ему!
– Во-о, бляха-муха! – Зубок вперил в меня свои зеленоватые глаза. – Держись, перрон, вокзал поехал! А куда же нашего отца-радетеля?
– Едет в Гомель учиться. Доволен? – Нехай явно злился.
– А этого нам на перековку? Север не справился? – настырничал Зубок, намереваясь прикурить от сигареты Нехая.
Михаил Иванович взял Зубова за плечи, повернул лицом к посёлку.
– Иди, пожуй пшена!
Рабочие расступились, но Зубок лишь укрылся за их спинами.
– Помогайте делом, – Нехай бросил окурок, растоптал каблуком. – А то запустили участок, хоть объезжай стороной – срам один! Что ни проход путеизмерителя – замечаний не сосчитать. С этим надо кончать! Вот так, орлы и орлицы. А тебя, СС, первым поставлю на перековку. Хватит с тобой нянькаться – досыть!
Михаил Иванович приложил два пальца к козырьку фуражки.
– Налегайте на работу! А ты, казак, впрягайся и тяни! – обратился он ко мне.
Рабочие поставили «Пионерку» на рельсы. Старательнее остальных пыжился Зубок. Водитель, паренёк лет восемнадцати в поношенной пилотке дёрнул за шнур поводок, раскручивая маховик движка. Чихпых! Выхлоп из патрубка. Нехай сноровисто заскочил к водителю. Махнул рукой, и дрезина умчалась в сто-рону Злынки.
– А я, Якович, решил с места, как говорится, аллюр три креста! Рабочие поглядывают на меня, проводив глазами Нехая.
– Слухайте мэнэ! – я оказался в окружении бригады. – Хто я и что я – вы знаете из сообщения ГОБ, то есть «говорила одна баба». Кто я для вас доложил командир. Моё главное требование – дисциплина. В восемь утра – на участок. Обед – где застанет полдень. Куски – с собой. Кипяток – на походном огоньке. Не терплю сачков и филонов. Не потому, що я такой злюка. Нам доверена жизнь людей в поездах…. Державные грузы уберечь и перевезти быстро.
Я передохнул от тронной речи своей. На ум пришли слова замполита: «Организовать бы там профгруппу с активным вожаком».
– Это мы ещё в девках проходили! – подал голос Зубов.
– Проходили, конечно, но вот в подоле не принесли! – Смотрю, ледок между мной и бригадой помаленьку тает. – У нас семья рабочих, а кто защищает наши интересы? Кто собирает профвзносы?
– Топтуха, вон! – Зубов указал на табельщицу.
Женщина в годах, с наведёнными бровями, выступила вперёд.
– Вас як звать-величать?
– Фрося, по батюшке, Остаповна.
– Бумажных дел у вас и так по горло. Да ещё возня со взносами. Не перегрузка ли? – Я оглянул бригаду. – Давайте, выберем зараз профорга. Кому доверим такую важную справу?
– А чего не Фрося? – опять вмешался Зубок. – Да и за спиной у неё – будь здоров и не кашляй!
– У Ефросиньи Остаповны на плечах вся наша канцелярия. Зачем женщине надрываться? Кумовство и родственные поблажки – не наш манер!
Топтуха покраснела, явная обида плескалась в её прищуренных глазках.
– Так кого выберем? Честного. Грамотного. Умеющего поговорить на басах с начальством. Есть такие?
– А вон, Настя Павлова – бородатый путеец, опираясь на лом, повернулся к женщине, стоявшей у дверей гаража. – Знаем её давно – подойдёт!
– Кто – за?
Настя поправила на высокой груди брезентовую куртку.
– Погодите! А меня спросили? Может, я несогласная….
– Соглашайся, Настя. Будет в бригаде парочка – гусь да гагарочка, – Зубок усмешливо уставился в Павлову.
– Трепаться – в свободное время! – резко остановил я смешки.
– Во-о, бляха-муха!
– Кто за товарищ Павлову?
Проголосовали дружно. И Топтуха – со всеми. Маленькие глаза её таили мщение.
– Принято! Поздравляю, Настя!
– Держись, начальство! – откровенно засмеялась она и толкнула меня в плечо.
– И ещё одна справа, – я обвёл глазами переминавшихся с ноги на ногу путейцев, давая понять – работа ждёт. – Мне требуется помощник. Я советовался с дорожным мастером Бабичем. Спрашивал командира. Сошлись на одном – товарищ Зубок! Как, Сидор Семёнович, не возражаете?
Зубок растерялся. Нервно достал сигарету. Прикурил. Молча кивнул головой.
– И давайте больше не называть его «СС». Вам приходилось иметь дело с СС в чёрных мундирах? Витые белые погончики и «Вальтеры» на левом боку. А я до сих пор помню удар плёткой СС….
Зубку мои слова пришлись по душе.
Это в партизанском отряде так звали для конспирации. Да так и прилипло.
– Знаешь, Якович, доверие поднимает человека, силы придаёт. Решение Нехая назначить меня бригадиром – доверие! А в тот мой день крещения на должность, я предложил закончить рабочий день делом, похожим на субботник. Люди сбегали домой, взяли, кто грабли, кто косу, будто бы сенокос приспел. «Если профорг не возражает, то будет наше общее решение начать наводить порядок». Настя Павлова подняла руку: «Я – за!».
– К вечеру откосы должны быть чистыми, без мусора, без травы. Запасы снегозащитных щитов окопать. Если кто из домашних захочет помочь, пожалуйста. Если вопросов нет, то, як кажут христиане, с Богом! А вы, Семёнович, задержитесь.
Рабочие двинулись на участок. Переговаривались. Смеялись. На плечах, як у косцов, грабли да косы. Зубок всё ещё переваривал случившееся. Курил у ворот гаража.
– К вам, Сидор Семёнович, большая просьба. У вас есть мо-тоцикл с прицепкой? Прекрасно! Не могли бы слетать к дорожному мастеру? Расход бензина оплатим.
– Чего ж, слетаю. А зачем?
И вдруг панибратски хлопнул меня по плечу:
– Свербит, значит, спина после плётки гестаповцев?.. А я вот помню, как немец верещал, когда мы тащили его в лес. Партизан они боялись…. Так, что я должен сказать Бабичу?
– Сам бачишь, сигнальные щиты выгорели, потрескались. Вы привезёте охры, киновари, белила. Если у Бабича не окажется, берите от него доверенность и метите в Новозыбков. Там скажете, что от Нехая….
– Ясно, что дело тёмно! – он надвинул на лоб форменную фуражку и не скрывал своё довольство.
– Скажу своей Зойке, не поверит. Её муж в начальство просочился! Она в декрете. Пока дома сидит….
– Первенец?
– Ага. Мыкались по чужим углам – какие дети? Вот спасибо командиру: выбил квартиру…. Решили завести малыша…. Так я поскакал?
Зубок быстро пошагал к посёлку, насвистывая и пиная придорожный бурьян.
…. – Вот так началась моя бригадирская служба.
– Помнишь до мелочей?
– Так это же, як первая свадьба, Якович! Это же, як первый поцелуй дивчины, Якович! – Чиж взволнованно шагал по палате. – Сколько таких разов да встреч – вагон и маленькая тележка! Двадцать рокив, не считая отпускных да хворых…. Ро-окив, Якович! Топаю по полотну. Шаблон, як у солдата трёхлинейка, на плече. Кажется, рельсы подмигивают мне. Накладки да костыли зубы скалят. Тряхну головой, опамятуюсь. Шаблон с плеча на рельсы – уровень, ширина. Через шаг – опять уровень, ширина….
Домой идёшь, голова квадратная от забот. Остановлюсь, полюбуюсь аистами – спадает тяжесть дневной мороки. Признаюсь, Якович, частенько молил птиц? «Принесите нам дитя!». И Галину Осиповну заставал на пороге. Глаза её на том тополе, где гнездились аисты….
Разъезд Перевоз – часть моих километров. В тот раз бригада ремонтировала стрелочный перевод. Дело подходило к концу, и я пошёл в дежурку сделать запись об устранении замечаний ревизора. Только вернулся на стрелочный пост, здрасте – «Пионерка» прикатила. Спрашиваю: «Почему один?». Водитель изнанкой замасленной кепки вытер лицо: «Командир пешим ходом. Проверяет колею». Мы помогли стянуть дрезину на обочину. Зубов спросил: «В настроении?». – «Придёт, услышите!». Парнишка хмурился: «Шевелись и держись за землю!».
К закату солнца – вот он сам, Нехай! Кирзовые сапоги пыльные. Усы топорщатся. В глазах – гроза: «Ну, соколики, довели участок до ручки! – вместо приветствия начал командир. – Ты, Чиж, видел где-нибудь похожее?». И пошёл разнос по классу «люкс». У меня вертелось на языке: «А где же вы были, соколики?!». Но благоразумно промолчал. – «Между шпал – огород. Стыки не разогнаны – вот-вот вышибет решётку. Настигнет жара – выброс дугой! Гайки дребезжат с перезвоном! Путевые обходчики носят гаечные ключи – от зайцев отбиваться или для чего?! – вытрет лицо клетчатым платком и вновь басит на высокой ноте. – Первомай на носу, хорошо же встречаете праздник трудящихся всего мира!». Сам гремит и сам же осматривает стрелку. Щупом измерил зазор между усом и рельсом. Поторкал соединения. Вроде отмяк, и бас притишил: «Не придерёшься!».
Время подкатило к шабашу. Рабочие загрузили инструмент на вагонетку. «Погнали до дому?» – спросил Зубок, усмешливо глядя на командира. Тот снял картуз, махнул: разрешаю. И ко мне: «СС справляется с обязанностями?» – «Он у нас теперь – Сидор Семёнович!». – «Тогда поедем к тебе в гости!».
Вместе с ним поставили «Пионерку» на рельсы. Шофёр завёл мотор. Покатили. А у меня метель в голове: «Дома ли Галка? Чем угощать? Нужна ли выпивка?».
Галка, як увидела Нехая, шмыг с порога. Обвисла на его шее.
«Мишка-дылда! Михаил Иванович!» – из глаз слёзы градом. Он обнимал её, целовал в щёки, бормотал: «Меза… Меза…». Потом я узнал, що в школе Галку прозвали «Мезой» – сократили фамилию: Чемезова – Меза! Жильцы путевой казармы высыпали на двор. Дивятся, но сторонятся: «Сам командир!».
«Показывайте свои хоромы! Бабич исполнил мой приказ?» – Нехай – Галку под руку и всё повторял: «Меза… Меза…». Оказалось, що в подполье, в Злынке, то была её явочная кличка. Галка несла его форменный картуз с блестящим козырьком. А он вдруг спросил меня: «А где ваши аисты?».
В промежутке строений на фоне темнеющего неба – тополь с обкорнанной маковкой. Птицы гнездились на ночлег. Нехай увидел аистов. Поводил глазами с меня на Галку, на тополь: «Птицеловы!» – и переступил порог казармы..
Дорожный мастер отвёл нам с Галиной просторную комнату с общей кухней. По нужде – марш во двор. Мы ещё не успели обустроить жильё. Всё наспех. Всё – лишь бы спать да приготовится к работе. Мы оказались теперь олухами. Спасибо, Настя Павлова догадалась – принесла из своей квартиры стул для командира. Галка металась туда-сюда, сгорая от стыда: не может приветить дорогого гостя. Я топтался в оторопи. Настя принесла чугунок с варёной картошкой. На блюдечке три солёных огурца и кусочек сала. Отозвала меня в сторону, щёлкнула под подбородком – надо? Я не успел ответить – Нехай догадался, о чём речь: «Ни-ни!».
Михаил Иванович лишь дотронулся до еды. Похвалил взвар из груш и ягоды шиповника. Меня надоумил: «Попроси Настю, пусть даст перекусить шофёру. Мы с утра в дороге». А потом рассказал такую историю: муж Насти, прозванный Сусликом, оказался изрядным выпивохой. Он работал сторожем на базе райпотребсоюза. Возвращается Настя как-то с работы, а в комнате – компания. «Мужики, вон порог!». Муженёк во хмелю: «Жена да убоится мужа!». Настя цап бутылку – бах её об стенку. Распалась пьянка. Она Суслика за шиворот – и к двери. Он заершился. Она схватила в коридоре чью-то метлу и давай понужать его по спине, ниже пояса. «Сгинь с глаз!». Он выскочил во двор, она за ним – и всё метлой да метлой. Прикрывая голову, умёлся на улицу: «Убивают!». А Настя за ним с криком: «Чтобы твоей ноги не было у меня на пороге!». И живёт теперь бобылкой.
В тот вечер говорено о многом. Нехай – про своё партизанство. Галка – про подполье. Смотрю, командир что-то считает, шевеля своими усами. «Сорок полноразмерных шпал…». Я не сразу понял, о чём он. «Дом сложишь, казак, шпал мы вам выделим из старогодних. Крышу, надеюсь, помогут спичечники: тебя, Меза, там не забыли…. Оседайте тут по-хозяйски».
Мои действия на околотке он одобрил: «Марафет – нужное дело. Но это, сам должен знать, не главное. Корень – исправная колея!». Тоди он будто бы мои крылья распрямлял. Лети, мол, Чиж, да не оплошай!
Антон Митрофанович хлопнул себя по груди: «Ну, як я мог оплошать?».
В тот вечер ещё одно памятное дело. Нехай из планшетки вынул отрез штапеля. Накинул его на плечи Галки: «Шей платье себе, Меза». Она в слёзы: «Мишка… Мишка...». Тогда входили в моду штапельные платья.
«Михаил Иванович, как у тебя семейная справа?» – спросил я. Он помялся. «Прогорел я, казак! Женился поздновато. В институте познакомились. Ей Новозыбков – дыра без солнца. А тут призыв: «Молодые на БАМ!». Моя жена записалась в отряд – поминай, как звали! Вот уже три года – не женат и не в разводе. Раз в полгода письмо да телеграмма к Новому году…. Ну, хозяева, засиделся я у вас! Согрелся чуток!». Помогли ему затащить «Пионерку» на рельсы. Он обнял Галину: «Веди своего казака в атаманы!». Галина прижалась ко мне: «Он сам кого угодно уведёт на край света!». Луна будто бы подглядела наше прощанье: блёклый свет открывал дрезинку. Шофёр включил фару. Покатили, набирая разбег. И фара, як светляк, мигнула, утонула в ночи….
… Вот так мы начинали обживаться в Надречье. На первых порах моей службы, моим третьим плечом была Галина. Не по специальности, а обращению с людьми. «Не приучены они к дисциплине, Тоша. Ты не гни сразу палку. В посёлке и так пошёл разговор, что «бульбаш» прижимает зазря. Мол, командир с ним на дружеской ноге…».
– Знаешь, Галка. Или я приведу участок в отличное состояние, или брошу дорогу и наймусь к нашему соседу».
И тут она мне открыла ещё одну сторону её судьбы.
– Сосед! Знал бы, что за сосед. Это он назюкал насчёт морковки сторожу. Подсмотрел, гадина! Ну, за которую я получила срок. Сам бегал к следователю, мол, Чемезова при немцах прислуживала фашистским офицерам.
– А чого он взъелся на тебя?
– Поговаривали люди, что он доносил в гестапо насчёт местных активистов, стахановцев. Есть слух, что именно он указал карателям на Семёна Картузова, и того примкнули к евреям. Обличьем он схож. Светлый, горбоносый…. Взамен доносов немцы разрешили ему торговать. Он и меня подкарауливал, да ведь я служила при немцах, у гитлеровских офицеров на виду.
– Выходит, он боялся тебя?
– Может и так. Я говорила Михаилу Ивановичу. Он не принял мои подозрения: «Мало ли чего теперь можно прилепить человеку. Архивы гестапо успело сжечь».
– Да, нужны факты! – согласился я.
И выбросил из головы думки о службе на его складе. Моё сердце щемило, когда я узнал, що пережила моя жинка. Она догадывалась о моих чувствах. Говорила мэни: «Пусть живёт злыдень! От кары он не уйдёт!».
– Меня приглашают на спичечную фабрику, Тоша. Ты как считаешь?
– А, может, ещё погуляешь? Гроши есть. Крыша над головой есть.
– И должность завидная. Заведующей упаковочного цеха. А чего я высижу дома?.. Слушать пересуды соседок….
Я слушал и перемалывал в уме её намерение. Мне хотелось, шоб она больше не встречала причин для печали. Она брала ме-ня за руку и вела на пригорок, под тополь, где было гнездо аистов. Птицы пощёлкивали клювами. Темно. Одинокие огоньки в хатах. Да яркий свет над зданием разъезда….
На следующее утро мы вместе позавтракали. Она причепурилась. Чмокнула мэнэ в щёку и ушла на автобусную остановку. Вернулась вечером. Показывает удостоверение: «Начальник упаковочного цеха». И пошла наша жизнь иным курсом: виделись лишь утрами да поздними вечерами….
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
[an error occurred while processing this directive]