21 декабря 2009 08:30
Автор: Валерий Воронков (г. Самара)
Бомонд
1
Уж что-что, а русский мужик поговорить, при том на самые разные темы, люби-ит – хлебом не корми. При том, к какой бы он социальной группе не принадлежал – к интеллигенции, работягам, бродягам, бандитам или духовенству. Но особенно проявить эрудицию любят бомжи, которых так сокращенно назвали зажравшиеся чиновники, но которые в своих сводках эту социальную категорию официально называют – «люди без определенного места жительства», будто это звание какое – вроде «капитан второго ранга».
Вот как раз четверо таких людей «без определенного места жительства» сидели на набережной великой русской реки Волга. Они с грустью смотрели на проплывающие пароходы и с теплотой вспоминали прежние годы, когда они процветали, имели семьи, квартиры, деньги, а главное – почет и уважение.
На краю лавки сидел довольно сердитый человек со слегка всклоченной бородой. Его черные и раскосые, как у азиата глаза, смотрели на окружающий мир исподлобья, словно он кого-то хотел предать анафеме. Впрочем, он и был в прошлом отцом Иннокентием, но за непомерное пьянство был изгнан с духовной службы. Тогда он взял посох, и от Читы, где до этого нес свой крест, пошел на запад, проповедуя по ходу в деревнях за краюху хлеба и стакан самогона, пока не дошел до Волги. Здесь он и осел навсегда, прибившись к троице бывших интеллигентов.
Первый из них был когда-то известный писатель Роман Краюхин, здоровый мужик с мечтательным взглядом, но с характером отчаянного гусара – любителя красивых женщин, карточных игр и хорошей драки во время любых застолий. «Что ж это за гулянка без мордобоя!» - от души смеялся он над своими пороками.
Краюхин легко расставался с деньгами. Друзьям всегда давал в долг и тут же об этом забывал, всех жен обеспечил квартирами, а потом и детей, но после пятидесяти лет стал никому не нужным, и незаметно очутился в подвале старинного дома со своими друзьями бомжами.
Второй был, наоборот, мужчина невысокого роста с волевым лицом. Но за кажущейся суровостью скрывался абсолютно непрактичный человек – Владимир Нечаев. В свое время его книгами со стихами зачитывалась вся молодежь Советского Союза, но после развала гигантской империи, когда все идеалы свелись только к деньгам, поэзия стала уделом лишь самих поэтов и кучке помешанных на лирике людей. Тиражи книг с сотен тысяч упали до тысячи, а то и вообще трехсот экземпляров. И сотни писателей и поэтов вместо творчества уходили в глубокие запои, как, впрочем, и миллионы остальных не менее умных и талантливых людей России.
В такой же глубокий запой ушел третий из друзей отца Иннокентия – Олег Ющин, худощавый мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти с прической Хрущева в самом рассвете его карьеры, когда тот бродил по полям своей любимой кукурузы.
Ющин был композитором и прекрасным музыкантом, играл почти на всех клавишных и струнных инструментах. Но особо был известен, как виртуоз-балалаечник. Он и сейчас сидел на лавке, зажав между ног достаточно дорогой футляр, где лежала не менее ценная и дорогая балалайка.
Его друзья порой, особенно с утра, когда от головной боли они были готовы на все – даже на подвиг или преступление, говорили ему: «Олег, пошли продадим твою балалайку, а взамен купим тебе другую, зато хоть неделю поживем как люди». На что Ющин гневно отвечал: «Я нынешнее государство, которое меня предало, с удовольствием продам, но балалайку – ни за что! Она олицетворение России! А Россию продать невозможно!»
Вдоволь насмотревшись на Волгу, первым прервал молчание отец Иннокентий.
- Ну что, брат ты мой Нечаев, - густым шаляпинским басом произнес он, - а точно у твоего друга после выставки будет фуршет?
- Точно. Игорь мне еще пообещал, что нам потом дополнительно оставит или несколько бутылок шампанского или красного сухого. Но это уж когда все разойдутся после выставки.
- Это хорошо, - поправляя бороду правой рукой, довольным голосом сказал бывший священник.
- Только не шампанское! – запротестовал Краюхин. – Вы что, разве не знаете, что шампанское – это осветленная брага. Меня однажды по молодости угостили брагой, а сказали, что это квас. Я в жару-то, на радостях, полтора литра залпом холодненького «кваску» и хватанул. А наутро в камере проснулся. Оказалось, пятерых парней в больницу отправил. Хорошо следовательница нормальная попалась. Она и выяснила, что те пятеро были гопстопниками, хотели меня пьяного грабануть. А так бы в тюрьму попал за милую душу. С тех пор при слове «брага» меня в пот бросает. Так чтоб никакого шампанского. Володь, ты это учти. Так Игорю и передай.
- Ладно, скажу ему твои пожелания. Сколько времени до открытия выставки осталось?
Отец Иннокентий прокашлялся и басом обратился к проходившему мимо майору милиции.
- Уважаемый, который час? Будьте любезны.
Майор от густого баса аж подскочил на ходу.
- Шестнадцать двадцать, - торопливо ответил он и заспешил далее по своим ментовским делам.
- Ну что ж, пора, - сказал Владимир, и неразлучная четверка дружно поднялась с лавки.
Каждый из них критично осмотрел себя, а потом и своих товарищей. Когда-то дорогие костюмы сидели на них немного мешковато, так как за годы бомжевания все они слегка похудели. Но в целом они выглядели неплохо, даже весьма достойно. Со стороны и не скажешь, что эти мужчины живут в подвале, а тем более, что они бомжи.
Через десять минут подъема все четверо вышли на главную улицу города и оказались перед областным художественным музеем.
- А вдруг вход платный? – заробел Ющин.
- Ничего, скажем, что у нас будет на выставке концертное выступление, а ты им свою балалайку покажешь, - успокоил его Краюхин. – А в случае чего Игоря позовем, он нас проведет: все ж его персональная выставка.
2
Сергей Филиппович Науменко надкусил бутерброд, который ему с утра положила заботливая жена, и поднес ко рту чашку с горячим кофе. Но насладиться завтраком ему не дали. В кабинет вошел его бывший ученик по академии, а ныне старший следователь юстиции Борис Вольский.
Науменко с сожалением положил на стол надкушенный бутерброд, развел руками и огорченно сказал:
- Ну, на этот раз-то что?
- Сергей Филиппович, я снова по делу тех трех убийств.
- И что тебя там так смущает? Преступники во всем признались, и все получили срок.
- В том-то и дело. Мы рассматривали каждое дело, как отдельное. И за каждое дело в тюрьму сели несколько человек. Но, я так думаю, что все три дела связаны. А преступник один. Он просто подставил всех, кто ныне осужден.
- Боря, не учите меня жить. Это полная чушь!
- Нет, не чушь, дорогой мой учитель. Я провел свое расследование и убедился, что во всех трех случаях действовал один, но очень хитрый и изощренный преступник.
- Но осужденные признались в своих преступлениях.
- Признались, так как их нашли рядом с убитыми в стельку пьяными с орудиями убийства в руках.
- Так в чем же дело? Что тебе еще надо?
- Я просто не хочу, чтобы в тюрьме сидели невинные люди. И я поехал на зоны, где они отбывают свои срока. И вот что я узнал. Все они, учтите, в отдельности, говорят одно и тоже, хотя друг друга совсем не знают. А говорят они, что в квартиры, где их потом нашли, их приглашал человек, представлявшийся хозяином. Он их усаживал за стол, поил, кормил… А потом они ничего не помнят. Поэтому, когда их будили милиционеры, они видели трупы, себя в крови, а в своих руках ножи. Как говорится, против фактов не попрешь. Поэтому они во всем и признались.
Сергей Филиппович обхватил голову руками и возмущенно произнес:
- И это все твои аргументы. Насколько я помню, в их крови кроме алкоголя не нашли ни наркотических веществ, ни клофелина.
- Да, это и сыграло главную роль в их обвинении. Мол, мнимый хозяин – это просто вымысел. Но если бы все три дела вел один следователь, а процесс - один судья, то на этот факт еще тогда обратили бы внимание.
Сергей Филлипович с тоской посмотрел на недоеденный бутерброд и задумчиво почесал небритый подбородок.
- Хорошо. Тебе удалось заложить в моей душе крупицу сомнения. И что ты узнал у осужденных?
- Каждый в отдельности дал подробное описание мнимого хозяина, были сделаны фотороботы. Вот они, - и Борис Вольский передал своему шефу несколько листов.
Науменко внимательно их посмотрел, и гневно стукнул ладонью по столу.
- Ты что вздумал надо мной смеяться. Это совершенно разные люди.
- На первый взгляд. Но уши-то везде одинаковые.
- По этим ушам можно арестовать тысяч сто.
- Дело не в этом. Ясно одно, преступник умело гримируется. Но уши натурально загримировать практически невозможно. Нос, лоб, щеки, подбородок, разрез глаз – это да. Но уши, если вы не играете в кино гнома, никто не гримирует. Но самое главное не это. Все осужденные говорят, что мнимый хозяин был небольшого роста и слегка картавил.
- Так, твои выводы.
- Первый вывод такой. Преступник отлично владеет искусством наложения грима. Поэтому надо проверить всех гримеров в театрах города, а также в салонах красоты. Может нам повезет. Второй вывод. Все погибшие – это представители искусства: один театральный критик, второй – известный музыкант, третий – не менее известный поэт.
- И о чем это тебе говорит?
Вольский посмотрел на Науменко и спросил:
- А вы смеяться не будете?
Сергей Филиппович махнул рукой:
- Ты меня уже ничем не удивишь. Чувствую, влезу я с тобой в такую заваруху. Говори уж.
- Я думаю, что преступник в свое время был и поэтом, и музыкантом и актером, а может, еще кем-нибудь. Но его отовсюду выгнали, как бездарность. У него же мания величия. Вот он и начал всем мстить, кто в его жизни сыграл отрицательную роль.
- Спасибо дорогой! Мало нам сексуальных маньяков, ты теперь хочешь доказать, что в нашем городе появился маньяк от искусства… Хотя, должен признать, ты прав. Иди, такой завтрак испортил…
3
Георгий Снегирев рос в очень интеллигентной семье. Даже излишне интеллигентной. Раиса Петровна, его маман, как она заставляла себя называть, с самого его рождения видела в нем лауреата Нобелевской премии. Не важно, в каком виде искусства. Главное, чтобы он был лауреатом.
С трех лет его учили играть на скрипке, рисовать маслом, читать. С семи лет отдали в музыкальную школу и студию живописи. С седьмого класса он самостоятельно увлекся поэзией и начал писать стихи. Маман бегала с его опусами по всем редакциям, и даже некоторые стихотворения были опубликованы.
- Ты гений! – целовала его Раиса Петровна, и приглашала друзей на семейный концерт, чтобы все послушали божественную музыку в исполнении ее любимого Гошеньки. А порой устраивала вернисажи с рисунками гениального сыночка.
Но когда наступила взрослая жизнь, Гошу, как бездарность поперли ото всюду. По протекции маман, которая занимала солидные места в администрации города, его принимали в различные творческие вузы, но вскоре от него избавлялись. Последнее, что сделала перед своей смертью Раиса Петровна, так это устроила его в областной театр. Но далее ролей типа «кушать подано», Гоше ничего не светило.
И он возненавидел всех творческих людей, кто чего-то достиг в этом бренном мире. Возненавидел лютой ненавистью. Однако не знал, как отомстить им всем.
Помог господин случай. Перед спектаклем, где он играл эпизодическую роль, не пришли сразу две гримерши. Режиссер был в шоке. Снегирев подошел к нему и тихо попросил:
- А можно я попробую?
- Пробуй, - в отчаянии сказал тот.
И Георгий попробовал. Вот оказалось, в чем был скрыт его талант. Через месяц он стал лучшим гримером театра. Но от этого его ненависть не утихла, наоборот, она приобрела невероятные размеры.
И тогда он решил действовать.
Георгий составил список тех, кто, как он считал, не оценил по достоинству его талант, и начал претворять свою месть в жизнь.
Умело загримировавшись, он приходил под разными предлогами в дома своих жертв. Потом напрашивался на чашку чаю, подмешивал снотворное и крепко связывал всех, кто находился в квартире, пряча их в одной из комнат.
После этого выходил на охоту, как это он сам, шутя, называл. Охотился он за пьяницами. Находя нужных ему алкашей, Гоша заманивал их дармовой выпивкой. Водки не жалел. Когда те напрочь вырубались от выпитого, он развязывал хозяина квартиры с домочадцами и устраивал резню. Орудия убийства вкладывал в руки алкашей, и незаметно, среди ночи уходил. После чего с таксофона звонил в милицию, и потешался, наблюдая, как ни в чем неповинных людей в наручниках волоком тащили в «воронки».
В этот раз, загримировавшись, он пришел с десятком собственных картин к своему бывшему преподавателю живописи Максиму Мясницкому, ныне известному художнику, имеющему собственную студию на мансарде девятиэтажного дома. К своему несчастью хозяин раскритиковал все работы, а в студии к тому же находились жена и дочь Мясницкого. Снегирев связал и их. После чего отправился на набережную Волги на охоту за алкашами.
Его внимание привлекли четверо людей, сидевших на лавочке. Георгий присел сзади, и терпеливо слушал их разговоры. Вскоре он понял, что это как раз те, кто ему нужен.
«Вот только водки у меня для них маловато, - подумал он. – Хотя ничего страшного, подкуплю еще».
И когда дружная четверка поднялась и направилась в сторону областного художественного музея, Снегирев двинулся вслед за ними.
4
На выставку картин Игоря Постникова пришли представители всех слоев интеллигенции. Во вступительной части слово взял председатель областного отделения Союза художников России. Сказав немало хорошего о Постникове, он обрушился с гневной речью на местную администрацию города, которая не дает дорогу творчеству, отбирает художественнее студии и продает их бизнесменам.
Народ, насмотревшись картин, устал от затянувшегося выступления, и с тоской начал посматривать на столы в углу зала, где рядами стояли бутылки с шампанским и сухим вином, а также закуска в виде бутербродов, канапе и всяких колбасных и сырных нарезок.
Наконец официальная часть закончилась, и весь бомонд потянулся к столам.
- Игорек, - обнимая Постникова, сказал Роман Краюхин, - твои пейзажи просто бесподобны, а вот бутерброды – полное дерьмо.
- Рома, ты же писатель. Как ты так можешь выражаться?
- О колбасе могу, но не о твоих картинах. Если бы у нас делали так колбасу, как ты творишь, русский народ был бы самой здоровой нацией в мире.
Постепенно столы пустели, а вместе с ними и зал с картинами.
Последними из музея вышли отец Иннокентий, Роман Краюхин, Владимир Нечаев и Олег Ющин. Краюхин нес большой пакет.
- Парни, - с некоторой горечью произнес он, - тут и выпить-то на один раз, а жратвы вообще нет. Так и с голоду можно умереть. Придется дочке звонить, чтобы нам деньжат подбросила.
Все четверо остановились и задумались.
- Извините, что вас тревожу, - услышали они чей-то картавый голос.
Около них стоял невысокий мужчина с залысиной на макушке и носом, как у фламинго. Он и до этого крутился все время рядом: и когда они рассматривали картины своего друга, и когда пили и закусывали. Даже несколько раз влезал со своими репликами в разговор.
- А ты кто будешь? – басом спросил отец Иннокентий.
- Позвольте представиться, Яков Борисович Мясоедовский. Я тоже художник. Мне очень понравилась выставка моего коллеги, а также ваши оценки, которые вы дали его творчеству. Если желаете, мы можем продолжить нашу беседу в моей художественной студии. Она совсем рядом. Кстати, у меня вчера был день рождения. Я столько всего наготовил, что мои гости не съели даже половины. Жаль, если все это пропадет. Только по дороге я еще подкуплю водки. Знаете, не люблю это вино. Под водочку и разговоры идут лучше.
- Ну, если чтоб не пропадало, тогда пошли, - обрадовался Краюхин…
5
Сергей Филиппович Науменко помыл руки и сел за обеденный стол. Жена приготовила фаршированную утку.
- И что это у нас за праздник сегодня? – удивился Сергей Филиппович.
- Все вы мужчины одинаковы. Ничего не помните, - с улыбкой ответила супруга. – Сегодня какое число?
- Десятое августа. И что?
- А какого числа тридцать лет назад мы с тобой поженились?
- Ниночка, прости! Совсем замотался с этой работой. А тут еще Борька Вольский мне преподнес серийного убийцу, чтоб ему неладно было.
В этот момент зазвонил телефон.
- Кого еще нелегкая? – раздраженно сказал Науменко и поднял трубку.
- Алло! Кто? Борис! Да ты мне когда-нибудь дашь спокойно поесть? Ну, слушаю! Так, так. Хорошо, держи меня в курсе всех событий.
Жена с интересом смотрела на мужа, но вопросы не задавала. Перехватив ее взгляд, Сергей Филиппович объяснил:
- Представляешь, было три убийства известных людей. Несколько человек за них уже отбывают наказание. Но Борис объединил их в одно дело, и представляешь, подлец какой, нашел истинного виновника. Это гример нашего областного театра, некий Георгий Снегирев. Но его уже два дня нет дома. Борис считает, что тот готовит очередное убийство.
- Страхи-то какие, - всплеснула руками жена.
6
- Вот и моя студия, - распахивая дверь, сказал Георгий Снегирев, недавно представившийся Яковом Борисовичем Мясоедовским. – Проходите, будьте как дома.
Гости зашли и осмотрелись.
- Недурно, - пробасил отец Иннокентий. – Дороговаты хоромы барские нынче?
- Терпимо, - улыбнулся Снегирев. – Да, проходите к столу.
На столе действительно было много закуски и выпивки, будто кто-то намедни здорово попировал.
Георгий всегда тщательно продумывал каждое убийство. Вот и в этот раз он придумал день рожденья. Единственно, что он забыл сделать, так это унести собственные картины. Он лишь их накрыл попавшимся под руку пледом.
Через час застолья все было выпито. И что стояло на столе, и то, что принес в пакете с фуршета Краюхин.
«Ни фига себе», - подумал Георгий и достал водку, которую они купили по пути в студию.
- Я смотрю, - сказал он, - Володя все молчит. А ведь он поэт. Поэты, как правило, стихи читают.
- Сейчас прочитает, - пообещал отец Иннокентий. – Ну-ка, братец ты мой, - обратился он к Нечаеву, - прочитай нам что-нибудь для души.
Владимир прокашлялся.
- Вот одно стихотворение, из последних:
В этой жизни, где все из-за денег,
Словно ядом разбавили кровь,
Я уйду на покинутый берег
Под высокий небесный покров.
И во всем, что ни есть пред глазами
Растворюсь воедино навек –
Стану Волгою и небесами,
Или ветром, пустившимся в бег.
И откроется целая вечность
Над великою русской рекой
И услышу в себе бесконечность,
И не надо другой никакой.
- За это надо выпить, - сказал Краюхин и наполнил бокалы. – За вечность и бесконечность, потому как искусство вечно и бесконечно!
После того, как все выпили, возникла пауза.
- А что у вас в футляре, мандолина? - спросил Снегирев у Ющина.
- Нет, балалайка.
- Может, сыграете.
- Хорошо, - и Олег достал инструмент. Подстроил струны, и чудная мелодия разнеслась по студии.
Минут через пять Снегирев загрустил.
- И это вы называете музыкой? – недовольно спросил он.
- Да как ты смеешь так говорить! – взорвался от гнева отец Иннокентий. – Сам-то ты что рисуешь?
Бывший священник резко поднялся и сорвал плед с картин. Именно тех картин, которые принес Сергей.
Взорам всех присутствующих предстало нечто непонятное – смесь авангарда, абстракции и кубизма.
- Да это что-то жидовское, - разведя от удивления руками, сказал Краюхин.
Такой обиды Снегирев стерпеть не смог. От бешенства он даже забыл, для чего привел этих алкашей. Забыл, что в другой комнате, в шкафу, связанные лежат и ждут своей участи три человека. Что в углу приготовлены орудия убийства.
- Вы антисемиты?! – вскричал он.
- Почему это сразу – антисемиты? – ответил отец Иннокентий. – Я евреев очень даже уважаю.
- А у меня друзей евреев даже больше, чем русских, - поднялся на ноги Краюхин. – мы не антисемиты, мы антисионисты. Вот главная беда всего мира – сионизм.
- А чем это вам сионисты не угодили? – входя в роль еврея, спросил Сергей.
- Ты фашизм уважаешь? – спросил его отец Иннокентий.
- Конечно, нет!
- Так вот, сионизм есть ничто иное, как фашиствующий евреизм. Мол, мы Богом избранный народ, а раз так, то все остальные народы нам должны подчиняться. Кроме этого сионисты отрицают все религии кроме иудаизма. Не признают ни Иисуса Христа, ни Аллаха, ни Будду, никого. Уж мне это, как священнику, лучше всего известно. Мало того, что сионисты проникли во все страны и захватили в свои руки все банки мира, они ставят повсюду в правительствах своих людей. Но им и этого мало. Они готовятся к приходу Антихриста, поэтому повсеместно вводят число Зверя, число Дьявола – три шестерки.
- Это каким образом? – не сдавал свои позиции Снегирев.
- А это штрих коды, а также различные карточки по безналичным расчетам, где закодированы как раз три шестерки. В некоторых странах уже применяется лазерная татуировка. Это невидимый для глаза полосной код на правой руке или на лбу. В Откровении Иоанна написано: «И он сделает (имеется в виду Антихрист), что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его».
- И откуда Иоанн за две тысячи лет предсказал то, что делается только сейчас? – удивился Олег Ющин.
- Святые люди напрямую связаны с Богом. Вся информация о прошлом, настоящем и будущем записана в космосе. Но лишь немногие имеют к ней доступ.
- А что в том плохого, если не будет наличных денег, не будет кредитных карточек, а вся информация о твоих финансах на правой руке, - снова вступил в спор Снегирев, напрочь забыв в полемике о предстоящем убийстве.
- Что плохого? На самом деле это будет означать абсолютный контроль над людьми. Кончится всякая свобода воли, за каждым вашим шагом будут наблюдать, все, что вы делаете, что имеете, сколько у вас денег, где вы находитесь, что покупаете и продаете, — вся эта информация будет доступна лишь сионистам, которые станут манипулировать не только всеми странами, но и всем человечеством, превратив человеков в безропотных тварей. Поэтому я еще раз подчеркиваю, мы не антисемиты, мы антисионисты, - закончил свою речь отец Иннокентий.
- Все равно я с вами не согласен! – снова полез в спор Снегирев.
- А вот это ты, сионистская морда, видал, - и Краюхин поднес к носу Георгия здоровенный кулачище.
- Только попробуй ударь! Только попробуй!
- Да на! – и кулак смачно врезался в лоб Снегирева.
Георгий отлетел на несколько метров, по пути собрав все свои картины, рухнул около стены и затих.
- Вот и славненько, - сказал Ющин, - а то ему, видите ли, моя музыка не понравилась.
Со стула поднялся Нечаев.
- Интересно, а где у него туалет?
- Раньше не мог спросить, - рассмеялся Краюхин. – Иди сам ищи. А мы пока нальем. По рюмочке, по маленькой, налей, налей, налей! По рюмочке, по маленькой, чем поют лошадей! А я не пью. Врешь, пьешь! Ей Богу. А Бога нет. Так наливай же, наливай!
- Кощунствуешь, Роман! – улыбаясь, сказал отец Иннокентий.
- Маленько есть. Бог, нас грешных, простит. А здорово я этому гаду врезал!
В студию вбежал Нечаев. Его глаза были напуганы. Одной рукой он указывал туда, откуда только что выбежал.
Отец Иннокентий, Краюхин и Ющин резко вскочили и бросились в другую комнату. Около распахнутого шкафа они остановились и увидели связанных людей…
7
Через час допросов милиционеры вывели из студии Снегирева. С него сняли парик и смыли грим.
- А ведь я его помню, - сказал Максим Мясницкий. – Он когда-то был моим учеником. Кстати, неплохим. Но критику не воспринимал вовсе. Обиделся и перестал ходить на занятия. Вот до чего доводит тщеславие.
- Вам повезло, что ваш ученик, ставший серийным убийцей, привел сюда этих замечательных людей, - указал на четверых представителей бомонда Сергей Филиппович Науменко. – И спасибо моему ученику Борису Вольскому, который весь сегодняшний день вел розыск Снегирева. И как только узнал о звонке из вашей студии, сразу сообщил мне, а сам с бригадой приехал сюда. Больше я вас задерживать не буду. А завтра всех жду у себя в кабинете. До завтра, - и он всем пожал руки.
Некоторое время в студии висела тишина.
- Ну, мы пойдем, - пробасил отец Иннокентий.
- Да вы что! – всплеснула руками жена Мясницкого.- Нет-нет, сейчас пойдем к нам, отужинаем. Время всего лишь десять. А темнеет после одиннадцати.
- Спасибо на добром слове, - сказал Краюхин. – Мы к себе. Нам этот подонок так и не дал послушать игру на балалайке нашего друга.
- Тогда можно мы с вами, - попросил Мясницкий.
- А это пожалуйста. Мы тут рядом обитаем…
Минут через пятнадцать все вместе спустились в подвал старинного дома рядом с набережной.
Подвал был сухой и довольно ухоженный. В большой комнате по углам четыре кровати, вместительный шкаф, а посередке – круглый антикварный обшарпанный стол. Когда все расселись, Олег Ющин достал из футляра балалайку и заиграл. Душевная мелодия заполнила все помещение и вырвалась наружу.
Во дворе на двух лавочках сидели старушки. На дереве уютно разместился соловей. Он тоже приготовился что-то исполнить. Но вырвавшаяся из подвала мелодия остановила его.
Звуки неслись и поднимались все выше – куда-то к звездам. По щекам старушек текли крупные слезы. Одна из них перекрестила подвальное оконце, где сидели представители бомонда.
- Помоги-то им Бог, - прошептала она.
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
[an error occurred while processing this directive]