06 мая 2008 10:10
Автор: Борис Кожин, Светлана Внукова
ШКОЛА
Этот город раньше назывался Симбирском. А потом стал называться Ульяновском. В этом городе родился Владимир Ильич Ленин. Владимир Ильич Ульянов. Ульянов – настоящая фамилия вождя мирового пролетариата.
Так вот, меня всегда очень интересовала его семья. И прежде всего отец Владимира Ильича. Ульянов Илья Николаевич. Сначала инспектор народных училищ, потом директор народных училищ. Заведовал образованием Симбирской губернии. Был, если перевести на сегодняшний язык, министром образования.
Я в свое время начал искать книжки, статьи об Илье Николаевиче Ульянове. Выяснилось, что о Марии Александровне, его жене, написано значительно больше, чем о нем. А ведь он был фигурой значительной. Он был чиновником четвертого класса. Он был действительным стат-ским советником. И это соответствовало военному званию генерал-майор.
Я узнал, что в Симбирске его дом, дом директора народных училищ, был, ну если так можно сказать, вторым по значению. После губернаторского. Он пользовался огромным уважением в Симбирске, Илья Николаевич Ульянов. Он был образованным, необыкновенно порядочным человеком, глубоко верующим, очень строгим в семье. Семья была большой. Очень большой. В доме держали прислугу.
Володя Ульянов учился в гимназии номер один. Возглавлял эту гимназию Федор Керенский, отец будущего главы Временного правительства Александра Федоровича Керенского. Керенского Саши, который учился вместе с Володей Ульяновым. Правда, был моложе. Много моложе.
Федор Керенский часто бывал в семье Ульяновых. Приходил к своему, скажем так, начальнику, Илье Николаевичу Ульянову, домой, и тот его принимал. Если был дома. Илья Николаевич много ездил по служебной надобности. Если Илья Николаевич отдыхал, то директору гимназии приходилось ждать, когда директор народных училищ, действительный статский советник его примет.
Учительницей была и жена директора народных училищ. У Марии Александровны был диплом домашней учительницы, который она получила, сдав полагающиеся экзамены. Сдавала она их у нас, в Самаре. Но по специальности не работала. Никогда. Она занималась, имея, чувствуется, большие педагогические способности, своими детьми. В 1886 году Илья Николаевич умер. Директора народных училищ, действительного статского советника похоронили в Симбирске. А его жена, домашняя учительница Мария Александровна Ульянова, стала получать за мужа пенсию, вполне достаточную для того, чтобы большую семью привезти в Самару. Эти деньги ей помогли и содержать семью здесь, сняв для проживания на углу Почтовой и Сокольничьей дом купца Рытикова.
Здесь же жила со своим мужем, Марком Елизаровым, старшая дочь Ульяновых Анна Ильинична. Просвещению, кстати сказать, тоже не чуждая. Потом, потом она, Анна Ульянова, станет секретарем журнала, который так и назывался – «Просвещение». И напишет книжку «Детские и школьные годы Володи Ульянова». И все узнают из этой книжки, как хорошо учился Володя Ульянов. Учился он на одни «пятерки». Способным, очень способным был мальчиком.
Зачем я так подробно обо всем этом рассказываю? Дело в том, что рос... Рос, как видим, Ульянов-Ленин среди учителей. Вот это для меня важно. Владимир Ульянов рос в семье, где отец занимался просвещением на самом высоком, по крайней мере для Поволжья, уровне. Мать имела учительское образование. Учителя входили в круг общения этой семьи.
И вот я думаю: «Если он рос среди учителей, если он видел, с каким уважением относились окружавшие его люди к учительской работе, почему же так получилось, что при власти, им утвержденной, просвещение оказалось в таком тяжелом положении?»
Говорят, что Россия после Октябрьской революции превратилась в страну абсолютной грамотности. Это верно. Были знаменитые курсы ликбеза, ликвидации безграмотности, был в трех наших конституциях закон о всеобщем образовании. Сначала – начальном, потом – семилетнем, потом – десятилетнем. Все это верно. Все это так, но не совсем. Дело в том, что решалась одна, как мне кажется, важная политическая задача – сделать образование (в скобках скажу: и здравоохранение) бесплатным. А стране это было не под силу. Не под силу было сделать так, чтобы и образование было бесплатным, и чтобы учителя за труд свой получали достойные труда деньги. Вот этого не было никогда. Был всеобуч, но учителя, как и медики, всегда относились к низкооплачиваемой категории работников. Всегда получали ничтожно мало, хотя занимались, пусть меня не упрекают, может быть, самым главным, самым необходимым для любой страны трудом. Образование и медицина всегда у нас были с точки зрения финансового обеспечения в загоне. И вот эта беда, мне кажется, для страны очень большая. И я об этом всегда думаю. И не только потому, что в свое время окончил пединститут и работал в детдоме. Воспитателем в Малотолкайском детдоме в Подбельском районе. И не только потому, что работал в сельской школе. В дневной и в вечерней. И не только потому, что потом работал в двух школах Самары. Меня вообще всегда интересовали проблемы просвещения. Не только нашей страны. И я всю жизнь пытался понять, кто же такой учитель. И понял, давно уже понял, что не всякий человек, который преподает какой-то предмет, учитель. Думаю, что профессия эта из тех, которой научить нельзя. Это искусство быть настоящим учителем. Кстати, лечить людей – это тоже искусство.
Сытдыковы. Татарская семья. Мои соседи, мои бывшие соседи. Муж, жена, двое детей. Жену зовут Рая. И она часто заходит к нам позвонить: у них нет телефона, а у нас есть. По телефону говорит на татарском. Я ничего не понимаю, но наслаждение испытываю необыкновенное. От музыки, от музыки языка. И часто прошу Раю позволить мне постоять возле нее. Послушать вот эту вот музыку.
В Самаре татар очень много, и татарский я слышал часто. Но до встречи с Раей даже представить себе не мог, что язык этот может быть столь мелодичным.
«Откуда у тебя такой татарский, Рая?» – спросил я как-то ее. Она говорит (по-русски тоже говорит прекрасно), что татарскому научилась в школе. У очень хорошего преподавателя. Тогда был такой Новобуянский район (сейчас – Красноярский). Вот в этом районе и жила Рая девочкой. И училась в школе, где преподавали татарский язык. И преподавала его учительница, которая была репрессирована и попала в село, где Рая жила. Татарский учительница знала прекрасно, очень серьезно им занималась, любила очень, и эти знания свои и любовь передала ученикам.
«За фонетикой она очень следила, за фонетикой. За произношением нашим». Вот что мне говорила Рая про ту свою учительницу. Вскоре Раю пригласили работать в татарскую газету. Секретарем-машинисткой. Обычным секретарем-машинисткой она там работала и частенько ругала журналистов за ошибки, которые они допускали в текстах на татарском. И очень часто нам из этой татарской газеты звонили, просили позвать к телефону Раю, чтобы проконсультироваться у нее по татарскому языку. Она приходила, консультировала и умирала от хохота. «Совсем, – смеялась, – совсем не знают татарского».
Потом татарская газета предложила ей поступить в Казанский университет. И она туда поступила. На заочное отделение. Приехала после первой сессии и говорит: «Знаете, кто там преподает татарский язык? Та самая моя школьная учительница. Мы бросились друг к другу, обнимались, целовались и плакали. Оказывается, она стала доктором филологических наук, и вот мы с нею опять встретились. И я, с одной стороны, страшно рада, но с другой – мне неловко. Перед сокурсниками. Потому что всегда, когда ей надо что-то продемонстрировать, она вызывает меня. «Сейчас, – говорит, – выйдет Сытдыкова, мы с ней побеседуем, а вы послушаете, как это должно звучать на татарском».
Вот что такое настоящий учитель!
Мы знаем, мы знаем эти великие фамилии: Макаренко, Корчак. Цены нет этим людям. Но, уверяю вас, такие учителя и сегодня есть в нашей стране, в нашем городе. А сколько таких учителей было! Им нет цены, этим людям. Просто нет цены.
Мне в начале 60-х годов пришлось сделать ко Дню учителя передачу на нашем телевидении. Я там разговаривал с одной учительницей. Она была уже очень немолодой. Преподавала в младших классах. У нее был орден Ленина. Фамилии ее, к сожалению, не помню. И имени не помню, и отчества. Но то, что она мне тогда сказала, я никогда не забуду. Именно в эти годы пошло поветрие: учить детей счету и чтению до школы. Задолго до школы. Дома, в детском саду. Считалось, что этим им облегчают школьную жизнь. Я спросил у старой учительницы: стоит ли это, по ее мнению, делать. Она мне сказала совершенно убежденно, что этим не надо заниматься дома. И не надо этим заниматься в детсаду. А если и заниматься, то не так серьезно, как все вдруг взялись. «За чтением и счетом, – сказала она, – упускают главное». Она сказала: «Поймите, детей надо перед школой научить только трем вещам. Трем, и они будут подготовлены к школе. Их надо научить внимательности, собранности и аккуратности. И больше ничему. Но это огромный труд, огромный. На это семье дается семь лет. Потому что вот этим надо заниматься с самого раннего детства. Учить ребенка собранности, аккуратности и внимательности. С самого раннего возраста, а не с семи лет. А чтению и письму, – сказала она, – я научу. И научу очень быстро, при условии что ребенок ко мне придет собранным, аккуратным и внимательным. Быстро научу. За полтора-два месяца».
Вообще мне повезло, очень. Я настоящих учителей, учителей с большой буквы, встречал немало. Одареннейших, талантливейших, учителей, которые и людьми были самой высокой пробы. Встречал, когда учился в школе. И когда в ней работал.
Например, Соломон Ильич Беркович. Он приехал в Куйбышев во время войны из Одессы. Учитель математики, он устроился здесь в мукомольно-крупяной техникум, а потом ему пришлось вместе с дочерью и женой переехать в Новокуйбышевск. Математиком он был роскошным. Без математики не мог жить. Я видел его архив, я был у него дома, и он мне архив этот показывал. Знаете, из чего он состоял, этот его архив? Из крошечных карточек с решениями задач по всей школьной программе. По алгебре, геометрии, тригонометрии. Когда шла война и Одессе было не до учебы, Беркович, раздобыв где-то обрывки бумаги, резал и резал ее на аккуратненькие билетики и решал в них задачки, чертя крошечные чертежи. Решал и решал, решал и решал. По учебнику Киселева, по учебнику Ларичева... Он верил, что война кончится нашей победой, дети опять сядут за парты, и эти его билетики им непременно понадобятся. Кто-то из столяров сделал ему ящички с ячейками, он аккуратнейшим образом разложил в них эти свои билетики и привез в Куйбышев. А потом в Новокуйбышевск, где поначалу очень страдал без школы. Он был уже пожилым человеком, он был на пенсии и страдал от того, что не учит детей математике. Страдал, впрочем, недолго. Попросил свою дочь, чтобы она ему организовала встречу с главврачом дет-ской больницы. Она организовала, и он с главврачом договорился, что будет работать в этой больнице с детьми, у которых болит позвоночник. Которые прикованы к больничным койкам и не только в школу, вообще не могут ходить. Вот с ними он занимался математикой. Но у него оставались свободные дни. И он пошел к директору школы, где учился его внук, и сказал, что может заниматься с отстающими по математике дополнительно. У себя дома. Точно так же, как и с больными детьми – без каких-либо денег. «Но они все страшные хулиганы, эти наши отстающие», – сказал директор. «Ну и что же, что хулиганы, – сказал Беркович. – Все-таки попробуем поучить их математике». И они приходили к нему домой. И он их учил. И дети его обожали. И он был очень доволен. «Я занят, у меня много учеников», – говорил он мне, когда я приезжал в Новокуйбышевск навестить его.
Потом он умер. «Как похоронили Соломона Ильича?» – спросил я его дочь. «Похоронили как надо, – сказала она. – Пришли все школьники, с которыми он занимался дома. А когда гроб провозили мимо больницы, то главврач вывез на каталках всех детей, с которыми папа занимался в больнице. Дети захотели с ним проститься. Плакали…»
Думаю, они никогда его не забудут. Соломона Ильича Берковича. Новокуйбышевские дети, которых он учил математике. Да разве только математике! Настоящие учителя учат жизни. Я много встречал таких учителей.
Сначала я учился в школе номер шестьдесят шесть. Она на улице Фрунзе. Сейчас там областной центр технического творчества. Никогда не забуду свою первую учительницу – Антонину Венедиктовну Пржздецкую. Никогда не забуду роскошных учителей, которые окружали меня и моих одноклассников в школе номер тридцать девять. Бывшая двенадцатая школа. На Галактионовской улице. Нельзя передать, какого уровня, какого мастерства это были учителя...
В минувшем июле мы собирались классом, чтобы отметить пятидесятилетие окончания школы. Несколько человек всего – кто-то уехал из Куйбышева, кто-то умер... Вспомнили всех. Всех до единого. Волчек Элеонору Григорьевну вспомнили. Учителя русского языка и литературы. В девятом классе она вела у нас психологию. Тогда в десятом классе преподавалась логика, а в девятом – психология. И вот она ее у нас вела. Прекрасно понимала, что серьезно к психологии мы относиться не будем. Так же серьезно, как, скажем, к математике или русскому языку. Но она считала и верно совершенно, что предмет пригодится нам, и ей очень хотелось, чтобы и психологией мы занялись как следует. И вот, помню, у нас психология, а мы пытаемся решить сложнейшую алгебраическую задачу – готовимся к контрольной. Входит Элеонора Григорьевна и вдруг говорит: «Давайте поступим так. Вы мне сейчас дадите эту вашу задачу, и я попробую ее решить. Если сейчас же решу, вы на ближайший час забудете обо всем, кроме психологии. Сегодня я вам буду рассказывать об Иване Павлове, о второй сигнальной системе. Это очень интересно и важно – вам непременно понадобится». Мы сказали: «Ну-ка, попробуйте, решите». И она у нас на глазах решила труднейшую алгебраическую задачу. Труднейшую! А преподавала, напомню, русский язык и литературу. Ну еще в двух девятых – психологию.
Мы аплодировали ей и больше уже никогда не позволяли себе пренебрегать уроком психологии. Его вела учительница высочайшего класса. И необыкновенного остроумия. Необыкновенного. Мы, как выяснилось на той нашей встрече выпускников, до сих пор помним ее остроты. Ну вот одна.
Мы тогда платили в старших классах за обучение. И один из наших ребят развалился на парте. Во время урока психологии. Она говорит: «Маркелов, скажите, сколько вы платите за обучение?» Он: «Сто пятьдесят рублей. По семьдесят пять рублей в полугодие». – «Передайте маме, что если вы хотите иметь места с плацкартой, то она должна платить больше». Он тут же сел, как положено. Ну разве не прелесть! Роскошный, роскошный преподаватель. Таких было немало... И ни один из них, ни один (!) не жил так, как того заслуживал. Все они были низкооплачиваемыми людьми. Все жили очень скудно.
Эсфирь Львовна Цейтлина преподавала в тридцать девятой школе английский. А еще она была у нас классным руководителем. И вот как-то мы написали контрольную по английскому. И она осталась недовольна результатом. И стала нас умолять переписать ее. Но так как у нее была сумасшедшая совершенно нагрузка, она не могла с нами остаться днем и просила прийти в семь часов утра. В семь. Чтобы мы до восьми успели переписать контрольную. А мы говорили: «Эсфирь Львовна, мы не придем».
«Мы не придем», – сказали мы, а она заплакала. Она трижды собирала нас на дополнительные занятия по ан-глийскому языку. Трижды, несмотря на сумасшедшую за-груженность. А мы написали плохо и теперь отказывались контрольную переписывать. И она плакала. И этих слез мы тоже никогда не забудем. Мы были ошарашены. И немедленно согласились. И всем, кого в тот момент не было в классе, говорили: «Надо прийти. Надо обязательно прийти. В семь утра. И написать как можно лучше. Эсфирь Львовна плачет».
Мы все пришли. Все. Но это были не единственные преподавательские слезы, которые я видел.
Школа номер 137. Там были две сестры, очень молодые. Две родные сестры. Обе закончили педучилище, и одна работала в 1-м «А» классе, а другая – в классе 1-м «Б». В день зарплаты они ложились обе на диван в учительской и горько плакали. Они зарабатывали каждая по пятьдесят пять рублей. Всего сто десять. На двоих. Жили на квартире. За простыней у хозяйки. За что платили тридцать рублей. У них оставалось сто десять минус тридцать... Восемьдесят. Восемьдесят рублей на двоих. Подработать они не могли: в школе находились с утра до вечера, потому что детей оставлять нельзя. Детей они не оставляли ни на минуту, но родители им все равно устраивали скандалы. Я сам видел, как кричали на них родители за то, что ребенок потерял в школе ручку. Деревянную ручку-вставочку, пять копеек две штучки. Ручку-вставочку с пером номер восемьдесят шесть. Отвечали за потерю этих ручек учителя. Не дай Бог, если ребенок терял носовой платок! Он в первом классе, малыш совсем, потерять носовой платок ему ничего не стоит – отвечали вот эти две учительницы. Одна – за платки 1-го «А», другая – за платки 1-го «Б». С утра до вечера в школе, а по ночам, вот за этой вот простыней – проверка тетрадей. В первом классе нельзя было не проверять тетради ежедневно. А когда приходил день зарплаты и они получали по пятьдесят пять рублей, то ложились на диван и горько плакали. Они не знали, как жить дальше. Они были прекрасными учительницами, просто прекрасными, но унижение терпели страшное. И не знали, не знали, как жить.
1961 год. Я работаю в Малотолкайском детдоме. Дежурю ночью. Страшная вьюга. И вдруг сторож ведет ко мне человека в балахоне: «Борис Александрович, к вам». Человек снимает с себя залепленный снегом балахон, снимает армяк. Оказывается пожилым, интеллегентного вида, насмерть продрогшим. «Я, – говорит, – Борис Александрович, вас выследил. Я узнал, что вы в эту ночь будете в детдоме. Мне надо с вами поговорить один на один. Я директор Мордовоаделяковской средней школы. Это приблизительно в пятнадцати километрах от Малого Толкая. Борис Александрович, может быть, вы оставите детдом и придете в нашу школу преподавать русский язык и литературу? У нас в школе уже давно не преподаются ни русский язык, ни литература». – «Но я здесь по распределению. Меня не отпустят.» – «Я договорюсь с районо – соглашайтесь! Уже несколько лет дети нашей школы не аттестуются по русскому языку и литературе. И никуда не могут поступить. Их никуда не берут, из-за этих их прочерков в аттестатах». – «А у вас свет есть?» – спросил я. «Нет. Нет, – сказал директор Мордовоаделяков-ской школы. – В этом-то вся беда. У нас нет электричества, но я вам обещаю поставить любое количество керосиновых ламп. Любое!» – «Нет, – сказал я. – «Не могу. У меня проблемы со зрением и я его потеряю моментально, если не будет света. Мне ведь вечерами придется проверять тетради». – «Я умоляю вас!» – «Не могу. И не только из-за зрения. У меня здесь ученики. Уйду я к вашим, они останутся без преподавателя», – сказал я. А он застонал: «Проклятый я, видно, проклятый! Но дети-то в чем виноваты? Боже мой, делать что? Что же мне делать?»
Надел этот свой балахон и снова ушел в ночь. В метель. К лошадям, которые его ждали. Убитый. Совершенно убитый...
Работаю в Куйбышеве. В школе № 137. Со мной работает Андрей Николаевич Шнырин. Он больше 20 лет был директором Шигонской срденей школы, в Куйбышев был направлен, чтобы возглавить школу на Безымянке, школу № 163, но пока мы работаем в 137-й. Он, как и я, преподает литературу и русский язык, а 163-я в это время строится. А на дворе 1962 год, и в стране огромная проблема с тетрадями. Тетради невозможно достать. Нигде. Педсовет принимает решение разрешить ребятам писать на прошлогодних. На тех, что не исписаны до конца. Но и этих тетрадей, конечно же, не хватает. Чуть легче становится в 64-м. В 1964 году к власти приходит Брежнев, первой зарубежной поездкой его становится визит в Финляндию, а одной из главных проблем, которую он там решает, – проблема с бумагой.
Так вот, об Андрее Николаевиче Шнырине. 62-й год, тетрадный дефицит. Он мне рассказывает: «Еду вчера в переполненном трамвае вечером после школы (какой учитель русского языка и литературы не занят в школе до позднего вечера!), еду в трамвае, портфель не закрывается – из двух классов в нем тетради. Взял на проверку. Попутчик видит эту тетрадную кипу и говорит: «Тетради, тетради! Где ж их набраться, тетрадей, если, посмотрите на него, вон сколько один хапнул. Один! Ну разве на всех хватит?»
Шнырин говорит: «Я улыбнулся, просто улыбнулся».
12-я школа. Украинская (такая фамилия). Инна Александровна Украинская преподавала в ней русский язык и литературу. Мой сосед учился в этой школе. У Инны Александровны Украинской. «Толя, – спросил я его, – когда окончишь школу, в какой институт пойдешь?» – «Весь наш класс пойдет в педагогический. Все хотят быть учителями русского языка и литературы. Как Инна Александровна Украинская».
Какого же уровня должна быть учительница, чтобы весь класс хотел быть похожей на нее. И мальчишки, и девчонки. Все!
Но Инна Александровна относилась к этому совершенно спокойно. Говорила, что ничего особенного не делает. Просто любит их всех. Очень любит.
Она любила всех своих учеников. Это безусловно. Но и учителем была высоченной квалификации. Она, например, так увлекла одного из своих учеников литературой, что он бросил все остальное. Интересовался только творчеством Горького. Купил в букинистическом магазине тридцатитомное издание писателя и решил (а был он учеником всего-навсего восьмого класса), и решил прочесть все собрание. На седьмом томе его взялись исключать из школы. Ну потому, что он больше ничем не интересовался и не делал никаких уроков. Круглые сутки читал Горького. И ни физику не делал, ни математику... Все кинулись к Украинской, и она его убедила, убедила вернуться к занятиям. Никому не удавалось – Украинская убедила.
Разве она была преподавателем? Она была педагогом. Гением педагогики.
В 12-й школе вместе с Украинской работал Василий Павлович Финкельштейн. Многие в нашем городе знают Василия Павловича Финкельштейна, который вел сначала литературный кружок, а потом филологическую школу во Дворце пионеров. В доме Наумова, на Куйбышевской улице, доме, что напротив Струковского сада.
А жил Финкельштейн в подвале. Садовая и Льва Толстого. Глубоко в подвале. Большая семья: Василий Павлович, его жена и трое детей. Десятки лет жил там. И вдруг Финкельштейну дали квартиру. И все, кто его знал, говорили: «Василию Павловичу дали квартиру». Я его встретил и говорю: «Вас надо поздравить, вам дали квартиру». А он мне: «Знаешь, что я всем на это вот говорю?» – «Что?» – «Говорю: «Я как Вера Павловна из «Что делать?». Вышел из подвала».
Нет Василия Павловича Финкельштейна. И Дворец пионеров иначе называется. Финкельштейна нет, давно уже нет, но многие, очень многие его помнят. Его невозможно забыть. Если он был в твоей жизни, забыть его невозможно. Как-то сказал: «А ничего особенного и не надо, чтобы было все в порядке в школе. Надо просто всегда быть с детьми. И все». Финкельштейн всегда был с детьми...
Наши дни. Бабушка, негодуя, рассказывает. Говорит, внучка, которая у нее учится в первом классе и которую она после занятий встречает, пришла домой одна и раньше времени. Точнее, бабушка ее встретила по дороге в школу, бредущую ей навстречу. «Что случилось?» – спросила бабушка. «У нас, – ответила кроха, – было только три урока, а четвертого не было. У нас должен был быть урок истории мировой культуры, учительница, которая его ведет, не пришла, и наша учительница нас отпустила. Я пошла домой, а Танька сказала мне, что пойдет на Волгу смотреть ледоход (дело было в конце ноября). А Витька пошел на Губернский рынок. Там у него мама работает. Он пошел, сказал, что, может, ее там найдет – у него нету ключа от квартиры». Бабушка разыскала учительницу. Та подтвердила: все так и было, но укоров в свой адрес не приняла. Сказала, что ее это не касается. Сказала, что свои три урока провела, а дальше у нее уроки в третьем классе. С третьим классом она работает во вторую смену. Зарплата, очень маленькая зарплата. Учителей не хватает. Ну и она взяла вместо одного класса два.
Итак, не состоялся урок по истории мировой культуры. Наверное, неплохо, что такой предмет есть у первоклашек. Плохо то, что урока не было и их, очень маленьких детей, отпустили одних. Куда?! Какой ледоход пошла смотреть Танька?! Где гарантия, что она вернется? Что не погибнет на Волге? Где гарантия, что Витька дойдет до Губернского рынка и отыщет там мать? А если попадет под машину?
Конечно же, учительница виновата. С одной строны. А с другой? А с другой – не хватает преподавателей. С другой – зарплата мизерная и учитель вынужден работать в две смены. Разве это не катастрофа?
Завгороно, говорю по-старому, Лободин. Он умер, его нет. И гороно теперь не гороно, а управление образованием. Но все там же – на углу Льва Толстого и Фрунзе, в бывшей школе № 72. Вот там был и Лободин. И было это не так давно, в 95-м году. Мы пришли к нему со студии кинохроники и сказали, что неплохо бы, чтобы учителя с классами со своими, лучше со старшими, приходили, если это им удобно, на студию кинохроники. Мы хотим показать детям и учителям, прежде всего детям, наши документальные фильмы. Например, «Болдино» – о Пушкине. Например, «Тарханы» – о Лермонтове. Например, «Люблю грозу в начале мая» – о Тютчеве. Мы могли бы показать фильм «Судьба Алексея Толстого», о знаменитом нашем самарце. Большой, очень интересный фильм. И не обязательно только о писателях. У нас есть масса интересных фильмов по истории, по общественным отношениям... Масса...
Лободин сказал, что он не может этого организовать, и показал огромную стопку заявлений от учителей города Самары. Сказал: «Почитайте. Здесь учителя требуют от меня дополнительной оплаты за выход с учениками за пределы школы. У меня денег на дополнительную оплату нет, и поэтому я не могу им предложить идти к вам».
Разве это не беда?
Разве не катастрофа, когда завуч вечерней школы обращается к родителям учеников, которые только что написали сочинение на аттестат зрелости, и требует, чтобы те покормили учителей, которые эти самые сочинения проверяют? Родители, те, которые оказались в школе, сбрасываются, идут на рынок, покупают продукты, накрывают стол... Завуч недовольна. Она говорит, что среди проверяющих есть мужчины и нужно было догадаться купить одну-другую бутылку коньяку. Что это? По-моему, преступление. Поборы, по-моему, – преступление. А они в школе на каждом шагу. Выпускной вечер. Огромные деньги надо сегодня собрать родителям для того, чтобы дочь или сын смогли побывать на выпускном вечере. Деньги на выпускной вечер начинают собирать уже в сентябре. А кто-то не имеет возможности этих денег дать дочери. Или сыну. А то и дочери, и сыну. Скажем, сын оканчивает восьмой класс, а дочь десятый. Но деньги собирают. Собирают и собирают. На каждом шагу. Поборы, поборы, поборы... А он плакал. Поспелов Сергей Николаевич. Тогда, в 1955 году. Директор 39-й школы – школы, которую я окончил...
Он был прекрасным математиком, Сергей Николаевич Поспелов. Изумительным человеком был, и когда мы окончили школу, то попросили своих родителей... Попросили, тогда это было редкостью... Дать нам денег на подарок Сергею Николаевичу Поспелову. И те тут же согласились. И вот мы собрались всем классом, чтобы купить подарок. Мы хорошо знали, что подарок этот он не возьмет. Он будет отказываться, мы это понимали. Но нам очень хотелось, очень. Мы его все очень любили. И родители нас поддержали, и мы купили ему этот подарок. Купили. В ювелирном магазине. Набор серебряных рюмок. Тогда это было очень недорого. И такой графинчик, тоже серебряный. Мы складывались, а мать одного из наших учеников, чертежница, написала несколько теплых слов роскошным почерком. Но надо было подарок вручить, а это было непросто. И вот моему товарищу Эрасту Козлову и мне класс поручил рюмки с графинчиком передать. Класс ждал около дверей школы, а мы вдвоем отправились к Поспелову в кабинет. Он очень обрадовался нам. Очень. Экзамены уже были все сданы, мы собирались поступать в разные учебные заведения, и он думал, что нескоро нас увидит, нескоро, а мы явились. Он был уверен, что у нас что-то не в порядке с документами. Что у нас, скажем, в аттестате не поставлена печать. Но мы сказали, что у нас все в порядке. «Сергей Николаевич, мы пришли по другому поводу, – сказали мы. – Примите от десятого «Б». Он сказал, что ни в коем случае. Ни в коем случае! Никогда! Мы стали его умолять. Сказали, что выходить нам с подарком нельзя – у дверей весь класс, нам поручили. Он сказал, что это недопустимо. Но мы его так просили, мы его так умоляли, что в конце концов он согласился. Он согласился, но видели бы вы его глаза! Они были полны слез. И эти слезы мы никогда не забудем.
Он не хотел брать подарок. Единственный за все десять лет. Единственный. Не хотел. «Ни в коем случае!» И совсем не лицемерил. А сейчас что творится? Что творится?!
Когда я учился в пединституте, у нас была практика. В школе 81, на Самарской площади. Мы давали уроки по литературе, русскому языку, по истории. Директором школы номер 81, одной из самых известных школ города, тогда, в 1959 году, был Подхватиловский (имени и отчества я не помню). Была третья четверть. Стоял февраль. Я пришел в учительскую, а мне учителя говорят: «Борис Александрович, прочтите новый приказ Подхватиловского». На доске в учительской я прочитал… 1959 год, февраль, приказ: «В связи с приближающимся Днем Восьмое марта возможны поборы с учащихся на подарки учителям. Если таковые будут допущены, виновные будут уволены из школы немедленно. Директор школы Подхватиловский».
«Борис Александрович, – сказали мне, – к вам это не имеет отношения: Восьмое марта – женский день, но все-таки прочтите». К сегодняшнему состоянию школы это имеет прямое отношение.
Обязательно нужны цветы. Обязательно нужны новые занавески в классе, где будет сдаваться экзамен на аттестат зрелости. «Этого не нужно», – скажу я вам. Этого не нужно. Это все ерунда. Знаменитый наш преподаватель истории Древнего мира Марков Владимир Иванович как-то нам сказал, нам, студентам пединститута: «А почему бы вам не сдать мне зачеты под Красноармейским спуском (была летняя сессия). Там, на третьей скамейке под Красноармейским спуском, я у вас вполне могу принять зачет по Египту. Придете, и я у вас приму этот зачет». – «А как с картой?» – «А разве в учебнике нет карты? Разберемся и с той картой, которая есть в учебнике по истории Древнего мира. Перед нами будет Волга, и мы побеседуем. Я приду пораньше, займу свободную скамейку...» – говорил нам этот преподаватель. Преподаватель, приехавший к нам из ЛГУ и оставшийся здесь в связи с тем, что там кафедра истории Древнего мира была вся арестована. Знаменитый археолог, он работал у нас, а его услугами пользовался отдел стран Востока Эрмитажа. Он начинал преподавать археологию в 69-м году в нашем университете. Выдающийся человек, но не считал для себя обязательным среди цветов при роскошных занавесках принимать зачеты и экзамены. Разве дело в занавесках? Он как-то так считал, и, я думаю, не ошибался, что дело в знаниях. А знания можно выявить и на скамейке у Струковского сада под Красноармейским спуском. Можно и во дворе. Болотову, преподавателю философии, мы сдавали зачеты у него во дворе на дровах. И ничего – справлялись.
Я понимаю – время изменилось. Изменилось. Мы живем в другой стране, но это катастрофа, когда учитель говорит родителям своих учеников, что хотел бы получить ко дню рождения пылесос. И это беда – наши нынешние попечительские советы, которые теперь организованы во всех школах. Попечительские советы в школах обязательно должны быть. Туда должны входить Фон Вакано, Шихобалов, Челышов... Туда должны входить состоятельные люди, которые могут, на самом деле могут содержать учебное заведение. Именно так и было, и большое им спасибо.
А что сегодня? «Это не мы, не мы придумали собирать деньги, – говорят учителя и директора школ. – Это все попечительские советы». Чистая демагогия. Я бы даже сказал, преступная. Если одна из матерей не имеет возможности внести деньги за своего сына или дочь, недопустимо, чтобы в классе собирались деньги. Недопустимо! Одной достаточно. Одной!
Знаете ли вы, – а я думаю, знаете хорошо, – что некоторые дети не приходят на выпускные вечера, потому что им не на что купить новое платье. И у них нет денег на ресторан или кафе. У них порой нет денег на фотографию выпускного класса. Вот ведь что сегодня происходит!
Про тетради, помните, рассказывал? Так вот сегодня тетради не проверяются. Могу вам это сказать определенно. Тетради своевременно в школе не проверяются. В пятом – шестом классе (такой был закон) тетради должны проверять раз в два-три дня. Я видел нынешние тетради. Мне приносят их знакомые – просят помочь по русскому языку. Я прошу принести тетради. Не проверяются месяцами! Многие учебники написаны ужасным языком. Например, учебник по биологии. Прочтите. Там ничего невозможно понять. Он написан не по-русски. Из литературных программ изымаются произведения, которые... Которые очень нужны душе человека. Духу. Мы толкаем и толкаем детей в лоно массовой культуры. Но на цветы, на занавески, а также на кафе и на рестораны в выпускном классе мы собираем обязательно. Разве это не беда?
А сколько берут за подготовку к ЕГЭ, вы не знаете? Доложу: огромные деньги. Вы знаете, что многие учителя сегодня во многих школах берут деньги за дополнительные занятия? Это катастрофическая ситуация. Думаете, буду обвинять учителей? Да ни в коем случае! Ни в коем случае. Они очень мало зарабатывают. Они порой вынуждены это делать. Просто вынуждены. В школе, там, где мы имеем дело с детьми, надо работать или хорошо, или не работать. Если вас это не устраивает, школу надо оставить. Мы не имеем права уродовать детей. Да они и уходят, учителя. На вещевых рынках масса учителей торгует. Они бросили школы по разным причинам. И одна из них – маленькие заработки. А есть еще одна: «Мы не можем уродовать детей. Мы не можем там работать за такие деньги. А работать плохо недопустимо».
По радио, по холодильнику и по утюгу все время сообщают, что нашим классным руководителям в России с первого января теперь будут доплачивать по тысяче рублей в месяц. Правда, не всем. Но об этом не говорят часто. Не всем, а только тем, у кого двадцать пять человек в классе или больше. Это не касается сельских школ. Там можно, чтобы было меньше.
По целой тысяче рублей в месяц. А мне вот кажется, что надо по тысяче рублей – в день. Хорошему классному руководителю. Не надо удивляться. Настоящий классный руководитель семьи своей не имеет. Фактически. Формально имеет, но своих детей он в толпе не узнает. Мужа или жену тоже. Он не бывает дома. Ему некогда, он все время в своем классе. С учениками. Или на выставке с ними. Или в музее. Или в кинотеатре. Или с родителями учеников. И наплевать, заплатят ему за выход за пределы школы или нет. Он не может от детей уйти. Пожалуй, одна из самых трудных работ. Классное руководство в школе. Классный руководитель – это человек, который занимается работой нисколько не меньше тяжелой, чем, скажем, работа шахтера. Но шахтер может отоспаться, может восстановить свои физические силы. Что делать с моральными? У педагога здесь потери огромны. Неплохо бы восстановить их. Неплохо бы создать вокруг него, в его доме, в его семье нормальную обстановку. Тысяча рублей в день! Вот сколько надо платить. Что такое тысяча рублей в день? Так как учитель работает круглый месяц, то это тридцать тысяч рублей в месяц. Всего тридцать тысяч. Переведем это в твердую валюту. Например, в доллары, округлив. Тысяча долларов. Всего тысяча. Мне могут возразить: «Но не все же такие хорошие учителя». Мне могут сказать, что я только что говорил: «Настоящий учитель – это талант, товар штучный». Верно. Возьмем плохого классного руководителя. Предположим, что он вообще детей не любит. Плохо относится к родителям. Но даже он очень занят. Поверьте, очень. А ему надо платить триста рублей в день. Всего триста, но в день. Это совсем немного...
Политолог Андрей Нуйкин, известный Самаре человек (он был в шестидесятые годы корреспондентом «Комсомольской правды» по нашей области) в «Литературной газете» осенью прошлого года опубликовал статью, которая называется «Девятый вал массовой культуры». Как всегда, статья написана им ярко, мудро и толково, и вот как она заканчивается: «Остатки былого духовного могущества пока все еще сохраняются в России, но, увы, стремительно исчезают. Нивелируются, съедаемые саркомой массовой культуры. Когда тело покидает душа, это всем видно. Все скорбят, рядятся в траур. Когда человека покидает духовность, окружающие на венок не сбрасываются. Они открывают новый роман Марининой или усаживаются перед телевизором поржать над шутками звезд «Аншлага». Духовность покидает людей тихо, но навсегда».
Я думаю, это имеет прямое отношение к сегодняшнему разговору. К сегодняшнему разговору о школе, к сегодняшнему разговору об учителе... Национальные проекты. Один из них – «Образование». Может, что-нибудь сдвинется?
Доживем до понедельника.
Источник: «Волжская коммуна», 16 и 17 февраля 2006 г.
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
Комментарии: